Книга Наполеон. Заговоры и покушения - Сергей Нечаев

Поясним, что версия о претензиях генерала Моро на диктаторство, выгодная первому консулу, исходила от самого Наполеона. Ее, со слов Наполеона, излагает Стендаль, рассказывая о встрече Моро, Пишегрю и Кадудаля:

«Во время этой беседы было решено, что Жорж покончит с Бонапартом, Моро будет первым консулом, а Пишегрю — вторым. Жорж настаивал на том, чтобы третьим консулом назначили его, но оба других возразили, что, поскольку он известен как роялист, всякая попытка включить его в состав правительства погубит их всех в общественном мнении. Тогда вспыльчивый Жорж вскричал: "Уж если стараться не ради себя — так я за Бурбонов! А если не ради них и не ради себя, а для того, чтобы заменить одних синих другими — так уж пусть будет лучше Бонапарт, чем вы!"»

Напомним, что «синими» шуаны называли республиканских солдат, носивших синие мундиры.

Версия эта не выдерживает никакой критики: во-первых, на этой встрече никто ничего решать не мог — для Кадудаля и Пишегрю все уже было решено в Лондоне, и они были лишь исполнителями чужой воли; во-вторых, у самого генерала Моро и мысли не было ни о каком диктаторстве (он, кстати сказать, наглядно продемонстрировал это, когда готовились события 18–19 брюмера). По словам историка Е. Тарле, «он был человеком совсем другого типа». Другой не менее известный и уважаемый историк А. Манфред вообще называет Моро «слабым и колеблющимся» человеком.

Историк А.К. Дживелегов, рассказывая о подготовке Брюмерского переворота, характеризует генерала Моро следующим образом:

«Он чувствовал, что сам он не годится на ту политическую роль, которая ему предназначалась. Хладнокровный, настойчивый, полный непоколебимого мужества перед лицом врага, один из самых больших мастеров военного маневра Моро очень быстро терялся, как только попадал в центр сложной и путанной политической игры. Он никогда не умел в ней найти себя, чрезвычайно легко поддавался всякого рода влияниям и охотнее всего отступал на задний план».

А еще генерал был очень честным и порядочным человеком, и это, наверное, самое главное. Уделом таких людей являются не государственные перевороты, а молчаливая оппозиция.

Когда накануне 18 брюмера появился Наполеон, Моро, обрадованный, что ему не придется марать свою шпагу насилием над законным правительством, заявил готовившему переворот Сийесу: «Вот тот — кто вам нужен. Он устроит вам все лучше, чем я».

И сейчас, несколько лет спустя, Моро категорически отрицал версию о своей возможной роли диктатора. Он говорил суду:

— Вы пытаетесь доказать, что сторонники Бурбонов хотели провозгласить меня диктатором? Но я воевал против них с 1792 года, воевал успешно, и вы хотите, чтобы они были моими сторонниками? Все это полная чушь!

— Мы уже немало наслышались тут о ваших военных успехах, — злобно прошипел судья Тюрьо. — Но ответьте теперь суду: кому вы обязаны успехами в своей головокружительной карьере? Не вы ли продвигались по службе под эгидой изменника Пишегрю?

— Как вы можете так говорить? Генерал Пишегрю мертв! — крикнул Моро.

— И что с того? — усмехнулся судья Тюрьо.

— Призываю вас быть осторожным со словом «изменник». Революция уже наплодила столько «изменников», что не успевала работать гильотина, а ее нож, не успев обсохнуть от вчерашней крови, сегодня уже обрушивался на тех, кто еще вчера сам судил за так называемую измену.

Судья Тюрьо резко вскочил с кресла, его всего трясло от возмущения. По залу пробежал шумок, но его пресек председатель суда Эмар, долгое время молчавший, а теперь закричавший низким дрожащим голосом, что прикажет жандармам навести порядок.

— Оглянитесь вокруг! — продолжал Моро. — Здесь меня пытаются осуждать за общение с генералом Пишегрю, но как же тогда быть с теми его друзьями, которых мы сейчас наблюдаем довольными и благополучными? Вечером вы увидите многих из них во дворце Тюильри, они будут пить и танцевать!

Лицо Тюрьо сделалось белым как полотно. Он попытался перехватить инициативу и ехидно спросил:

— Но свидетель Роллан показал во время следствия, что вы все же контактировали с изменником Пишегрю в Париже? Вы даже говорили, что если Пишегрю удастся устранить первого консула, то вы употребите свое влияние в Сенате, чтобы защитить его и его сторонников. Вы же говорили такое, не правда ли?

— Либо Роллан — человек, связанный с полицией, — ответил Моро, — либо он сделал подобное заявление из страха! Наверняка ему сказали, что он в ужасном положении: либо он пойдет как сообщник заговорщиков, либо как свидетель. Если он не скажет того, что от него требуют, — значит, он сообщник, если скажет — он спасен. Все это только лишний раз подтверждает то, как проводилось следствие.

Судья Тюрьо вновь торопливо переменил тему:

— Ваша измена Франции доказывается характером ваших речей, в которых вы с завидным постоянством осуждали действия правительства, оскорбляя священную особу императора.

Моро возмущенно всплеснул руками:

— Свобода выражения своих мыслей! Мог ли я предполагать, что это может считаться преступлением у народа, который узаконил свободу мысли, слова и печати, который пользовался этими свободами даже при королях! Признаюсь, я рожден с откровенным характером и как француз не утратил этого свойства, почитая его первым долгам любого нормального гражданина.

— Но вы же сами отказались служить этому народу? — перебил его Тюрьо.

— Вот как? Меня упрекают уже даже в моей отставке, — парировал и этот вопрос Моро. — Но подумайте сами, допустимо ли, чтобы заговорщик, каким меня здесь рисуют, уходил от высшей власти? Вы же прекрасно знаете, что тот же Брут, например, не уходил от Цезаря. Зачем? Ведь так ему было легче его убить.

После заседания, когда обвиняемых увозили в тюрьму, Кадудаль почтительно кивнул Моро:

— Генерал, еще один такой день, и я не удивлюсь, если вечером вы поедете спать не в Тампль, а в Тюильри, и Наполеон будет подносить вам шампанское.

— История рассудит нас, — ответил ему Моро.

— Нашли адвоката — историю! — горько усмехнулся Кадудаль. — Разве эта беззубая старуха способна быть справедливой?..

* * *

Начало шестого заседания, имевшего место в субботу, 2 июня, было отмечено инцидентом: дивизионный генерал Клод Лекурб, близкий друг Моро, воевавший вместе с ним и бывший его заместителем в Рейнской армии, ворвался в зал заседаний с маленьким ребенком на руках, поднял его над головой и закричал:

— Солдаты! Я обращаюсь к вам! Вот сын вашего генерала!

При этих словах все военные, которые находились в зале, повскакивали со своих мест. По свидетельствам очевидцев, если бы в этот момент слово взял Моро, всеобщий настрой был таков, что суд был бы тотчас разогнан, а генерал выпущен на свободу. Но Моро сохранял спокойствие и, казалось, не замечал того, что происходит.

Генерала Лекурба кое-как успокоили и выпроводили из зала заседаний (через три месяца он будет уволен из армии и выслан из Парижа под надзор полиции). Но после этого уважение к Моро достигло такой высоты, что, когда ему задавали вопросы и он вставал, все вооруженные жандармы, находившиеся в зале, вставали вместе с ним и продолжали стоять, пока он говорил.