Книга Зеркальный лабиринт - Софья Ролдугина

– Где ты был? – едва слышно спросила Леся. Ее холодный и скользкий шепот заставил меня вздрогнуть.

Она знала всё. Каждую минуту моей жизни.

Вместо ответа я привлек ее к себе, обвил руками, уперся подбородком в висок. Мне показалось, что я слышу биение Лесиного сердца. В каком-то злом, неестественном порыве я прижал Лесю крепче, навалился сверху и начал душить. Большие пальцы нащупали дрожащие вены. Одеяло соскользнуло, вспотевшую спину облизал холодный порыв сквозняка. Леся вцепилась ногтями мне в щеки, я почувствовал, как они скребут по коже, оставляя окровавленные бороздки. В дрожащем сумраке света уличных фонарей мне хорошо было видно ее прекрасное лицо с кривой ухмылкой, выпученными глазами – как будто сморщенное, смятое, словно кусок ткани.

Мы возились в тишине. Обрывистое дыхание – это всё, что могли себе позволить.

Леся изгибалась подо мной, как в порыве страсти, как любила в жаркие ночи, била ногами по кровати, хлестала меня по лицу и барабанила кулаками в грудь. Я же, навалившись, душил, вминал пальцы в мягкую шею, молился, чтобы этот кошмар быстрее закончился.

В какой-то момент Леся издала горлом протяжный булькающий звук, тело ее выгнулось, напряглось и обмякло. Я заметил движение в темноте, потом что-то тяжелое ударилось об мою голову, внутри черепа хрустнуло, перед глазами вспыхнули белые круги, и я потерял сознание.

4.1

Врачам Леся сказала, что произошел несчастный случай. Над нашей кроватью висело овальное зеркало – наследство от бабушки, которое жалко было выкидывать. И вот ночью хлипкое крепление треснуло и зеркало упало.

На самом деле все было не так. Я помнил холод, раздирающий легкие, разбивающий позвонки. Ногти, расцарапавшие кожу и плоть. Помнил скользкий раздвоенный язык, проникающий в горло. Обрывочные воспоминания – безобразный страх, сковавший тело. Холод поселился во мне. А вместе с ним кое-что еще.

Меня нашли в осколках на кровати, с пробитой головой, истекающим кровью. Я лежал в коме почти полторы недели, в реанимации, среди умирающих стариков. Всё это время Леся провела рядом, сжимая мою ладонь. Каждый раз, когда кто-то заходил в палату, оранжевые глаза Леси наполнялись слезами. В другие моменты она гладила мои пальцы, проводила свернутым уголком полотенца по моим вискам, лбу и щекам и говорила.

– Мы с тобой навсегда вместе, – говорила Леся, и каждое ее слово ледяной иголкой пронзало мне мозг. – Разве ты еще не понял? Это судьба. Так сказали карты. У меня от бабушки остались. Хорошая колода, проверенная. Я раньше размышляла, стоит ли тебя удерживать, но теперь поняла. Надо… – Кто-то заходил в палату, Леся всхлипывала, прижималась холодными губами к моим губам. Я чувствовал пульс её души. Шептала. – Еще до того, как ты меня обманул в Сочи, не сказал про жену и ребенка, я решила, что наша любовь навеки. Хотел бы ты того или нет. Ведьмы влюбляются один раз. Ты действительно хороший муж, а я – признайся – отличная жена. Если бы ты всё делал правильно, не было бы у нас проблем. Что теперь? Ты, кажется, всё еще хочешь вырваться? Так я тебе скажу. Колдовскую любовь нельзя разрушить. Ты мой счастливый муж. Навеки.

4.2

Что-то у меня случилось с позвоночником, развился частичный паралич, я не владел левой половиной тела, с трудом двигал правой рукой и не мог ходить. Вместо связной речи изо рта вырывались хрипы и стоны, так что я предпочитал молчать. Леся забрала меня из больницы после полугода реабилитации. Мы ехали в автомобиле по осеннему городу, и всё, что я мог делать, это смотреть в окно, разглядывая сверкающие лужи на дорогах и горсти желтых листьев, спешащих по своим делам вместе с порывами ветра.

– Понимаю тебя, – говорила Леся. – Я бы тоже сошла с ума от такой ситуации. Ну, ничего, скоро всё пройдет. Рана затянется. Воспоминания – штука мягкая, как пластилин. Всегда можно слепить из них что-то новое. Останется только холод в твоих костях. Это безнадега. От нее не избавиться, прости.

Леся подняла меня в квартиру, провезла по темному коридору на кухню и оставила возле окна. Я слышал, как она хлопает дверцами шкафа. На столе в кухне лежали россыпью старые игральные карты. У них были обтертые сальные края, почти стершиеся рисунки, бледная краска. Еще пахло свечами и чем-то горелым. В кухне как будто стоял, не развеиваясь, дымок.

Леся вернулась, бросила мне на колени фотоальбом.

– Вспомни, как мы были счастливы. Может, сто раз подумаешь, прежде чем кидаться на любимую жену.

Я не пошевелился, наблюдая за Лесей взглядом. Тяжело было осознавать, что тело больше мне не подчиняется. Словно наружу вывернули тряпичную безвольную куклу.

Леся прошла по кухне – одета в короткие шорты (чересчур короткие), майку, и тапочки. Заварила кофе, щелкнула зажигалкой, закурила.

– Не хочешь? Я сама.

Она небрежно пододвинула табуретку, села рядом, открыла альбом. Увидела, что я не реагирую. Взяла ладонью меня за подбородок и силой дернула вниз.

Тряпичная кукла. Я подчинился, потому что по-другому не мог.

– Смотри. Вот они мы. Улыбаемся. Помнишь?

Струя дыма ударила в лицо. На глазах выступили слезы, сорвались и разбились о фотографию.

– С тобой навеки, мой дорогой. Чего бы мне этого ни стоило!

Потом она расставила на столе свечи, зажгла их, задернула шторы, и мне стало казаться, что темнота сгустилась по углам и шевелится, словно выжидает что-то.

Леся докурила, небрежно стащила майку, сбросила тапочки и расстегнула молнию на шортах. Я почувствовал, что начинаю возбуждаться. На висках проступили капли пота. В штанах стало безобразно тесно.

Леся заметила, ухмыльнулась и, отвернувшись, картинно сняла шорты, а за ними и трусики. Теперь она была полностью обнажена. Блики света лизали ее тело. Темнота обволакивала.

– Теперь ведь нет смысла прятаться, да? – спросила Леся, игриво посмотрев на меня через плечо. – Ты будешь сидеть здесь много-много лет, а я продолжу жить несомненно хорошей и красивой жизнью.

Она потянулась к шее, зацепила пальцами складки кожи и вдруг принялась стягивать ее с себя, словно еще одну майку. Кожа пошла волнами, взбухла, поползла вниз. Под ней обнажалось что-то другое. Темное, бесформенное, скрюченное. Леся мяла старую кожу, отлепляя ее от новой, стаскивала слоями, которые падали к ее ногам. Затем она взялась за подбородок и рывком содрала себе лицо.

Я хотел закричать, но лишь сдавленно засипел, чувствуя, как колотится сердце. Я видел расползающуюся плесень по морщинистому лицу, капли гноя, собирающиеся на щеках, веках и кончике носа, видел ошметки рваной кожи на губах и огромные оранжевые глаза.

– Нравится? – она улыбнулась, обнажив частокол гнилых острых зубов. – Нравится, да? Любовь слепит, знаешь ли. Влюбленные люди столько всего не замечают…

Она перешагнула через ошметки кожи, исчезла в коридоре, а затем вернулась – на четырех конечностях, словно собака, цокая когтями по полу, ловко перебирая руками и ногами. Во рту у нее было что-то зажато. Ребенок. Или щенок. Что-то, завернутое в тряпье, с торчащими клочками волос. Из коридора тянулась дорожка из капель крови. Я застонал так громко, как только мог. Где-то внутри головы заболели ледяные иглы. Едкий ком тошноты подобрался к горлу. Если меня сейчас стошнит – о, если это случится! – я захлебнусь собственной блевотиной и больше никогда не увижу ничего подобного…