Книга Зачётный профессор - Юлия Чеснокова

— Какая жестокость! — готовя зонт, помаршировал за преподавательницей парень, — Моё любимое пирожное, при мне и без меня!

— Опять будешь грызть подушку? — попыталась уколоть Ника, но Костя, знавший истину, сдержал язвительное отражение.

— К счастью, предыдущее было не при мне, да и тирамису до вас далеко.

— Ты мастер комплиментов, — заперла деканат женщина, привычно прощаясь с работой, хоть и немного раньше, чем сегодня рассчитывала.

— В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году ученые Олдс и Милнер на крысах доказали, что удовольствие — это первостепенное желание у живого организма… Они научили животных нажимать кнопку, стимулирующую отдел мозга, который подаёт наслаждение организму, и крысы, забывая есть и пить, жали на неё, пока не умирали… Разве это не страшно?

Двое сидели под козырьком среднестатистической столичной забегаловки, развернувшись спинами ко входу в заведение и глядя на то, как разошелся ливень, стекая с навеса буквально в половине метра от них. Иногда капли добрызгивали, заставляя медленно отсыревать от ног и выше и зябнуть, но Ника заказала глинтвейн и, грея о него руки, лишь иногда отпускала кружку, чтобы взять кусочек пирожного и закинуть в рот. Костя, слушавший её по большей части, и смотрящий тоже по большей части на неё, а не на дождь, смирился с тем, что гастрономические вкусы утолит не в этот раз. Еда была хотя бы горячей, и то спасибо.

— Но люди никогда так не сделают. У нас есть инстинкт самосохранения.

— У животных тоже. Просто у нас есть разум, и именно он заставляет останавливаться людей.

— Классно, миссия разума, оказывается, в том, чтобы мы отвлекались на пожрать, дабы не сдохнуть от удовольствия! Я начинаю понимать, почему дураки более счастливые люди… — покачал головой Костя. Они засмеялись.

— Дураки беззаботнее и легкомысленнее, но я не назвала бы это счастьем.

— А в чем, по-вашему, состоит счастье? В отсутствии страданий?

— Нет, — уверенно отсекла Ника, — если бы отсутствовали страдания, тогда не существовало бы и радости. Это принцип закономерности. Если не с чем сравнить, нечему противопоставить, не отчего отличать, то не существует и самой вещи — она безгранична и безраздельна, а если что-либо не имеет начала и конца, то оно внепространственно и вневременно, стало быть — не существует. Нет, счастье — это другое…

— Что же? — настаивал Костя.

— Умение. Это умение находиться в подобном состоянии, радоваться даже самому малому, не когда очень здорово, а именно когда нет страданий. И в эти мгновения нужно уметь ими наслаждаться. Дураки этого не умеют. Им плохо от скуки, от безденежья, от недостатка внимания и от того, что птицы летают, а они нет. Они не понимают жизни, а понять жизнь — это счастье и страдание одновременно. На мир нельзя смотреть без грусти, но через грусть должна просвечивать улыбка.

— Тогда я умный, — цинично и самодовольно заявил Костя, допив через силу чай с корицей и отставив чашку так, что она даже отъехала по столику, — потому что я сейчас счастлив. Мне нравится этот момент. Момент настоящего, когда не думаешь о прошлом и не мечтаешь о будущем.

— Ты понимаешь, — одобряюще кивнула Ника, — именно. Миг, в котором нет лишних мыслей, ничего не гнетет, не тянет, заботы не тревожат, а несбыточное не волнует. Краткая реальность, что всё есть, пока она не оборачивается воспоминанием или осознанием иллюзорности.

— Я дочитал Фромма, «Искусство любить», — откинул назад локти парень и оперся на них. Машины по улице проезжали в безопасной дали и не обливали их из образовывающихся луж. Перед разноформенными фарами изморось мерцала, как снежинки. Сумерки достигли той стадии, когда город приобретает синюю гамму и желтые фонари лишь подчеркивают монохромность пейзажа. Ника отвлеклась от точек грязи на ботинках и посмотрела на своего студента. — Там было описано примерно то же самое, о погружении в настоящий момент, только называлось это «любовь», а не «счастье». Вам не кажется, что это взаимозаменяемые термины? Или даже разные синонимы одного и того же?

— Возможно, что счастье — это любовь к жизни, — увильнула Ника от опасного сравнения, — и как тебе эта книга?

— Забавная, — с критической иронией пожал плечами Костя, — местами она очень смахивала на Библию, изнасилованную Фрейдом, и создавалось ощущение, что рукой Эриха глаголил Иисус. Сначала он проповедует любовь к партнеру, а потом пытается затащить в любовь ко всем, доказывая, что любить одного — это не уметь любить правильно. А потом мудрит с любовью к себе и её отсутствием. Я так до конца и не понял, как себя нужно любить так, чтобы это устроило проклятого психоаналитика. Итог очень соответствовал вашей фразе «хочешь любить — люби». Отличная глубина мысли для монографии! Только если ей поддаться, можно докатиться до шведской семьи, а то и безразборчивых любовных связей. В финальных строках автор указывает и сам (оправдывается, наверное, зная свои недочеты), что многие считают, что разговоры о любви в наше время — суть проповедь, и нынче любить по-настоящему могут только безумцы. Однако ж он не согласен, и любить можно и нужно. Жаль он уже умер, ради него я бы организовал премию Капитана Очевидности.

Отсмеявшись и вытерев глаза от слез, Ника поаплодировала Косте, пожалев, что не он главный рецензент философского издательства и признав, что её чувство юмора по сравнению с его, действительно, никуда не годится.

— Но, веришь ли, наш Владимир Петрович советует то же самое. Что надо любить всех людей, и тогда научишься любить кого-то одного. А он очень мудрый человек.

— Но помимо этой полно других концепций, и ни одна из них не установлена, как истина в последней инстанции, и мы вольны выбирать, так? — Костя проследил, как руки Ники освободились от кружки и она принялась стряхивать замеченные крошки с брюк. — Я бы тогда всё же выбрал ту, где любить надо одну. Единственную. А человечество — гори оно синим пламенем! Может, мне ещё Бен Ладена обожать? Пока не изведутся дебилы и преступники, я распыляться не намерен.

— Как минимум, нужно любить достойных, — от прохлады Ника потрясла плечами, опустив руки вниз и зажав их между колен.

— Достойных чего? — на скорости пронесся спортивный автомобиль, и они бессознательно повели за ним взглядами.

— Достойных любви, естественно.

— И кто же это будет определять?

— Каждый сам для себя знает, я думаю, — Нике захотелось отстраниться, почему-то молодой человек показался ей находящимся слишком близко.

— А я достоин, как вы считаете? — Женщина сдержалась, чтобы не поёрзать. Что ему сказать? Он красивый, молодой, состоятельный и умный. Разве это всё не делает его достойным? Один в нем минус — он тихая, но замечательная дрянь. Может ли один большой минус перевесить другие плюсы? Ника ощутила, как её лицо без разрешения расплывается в искусительно-кокетливую улыбку. Да какая же он дрянь? Мальчик мечтает быть таковой, и создаёт старательно свой выдуманный образ, и всё же благородства в нем, пожалуй, куда больше, чем в том же Тимуре.