Книга Социальная справедливость и город - Дэвид Харви

Часто задаются вопросом, можно ли применить анализ Куна и к социальным дисциплинам. Кажется, Кун рассматривал социальные науки как «донаучные» в том смысле, что ни одна социальная наука не создала такого набора общепринятых концепций, категорий, взаимосвязей и методов, которые сформировали бы парадигму. Такой взгляд на социальные науки как на донаучные на самом деле достаточно распространен среди философов науки (см.: Кун, 1977, с. 62). Однако краткий обзор истории мысли в социальных науках показывает, что революции все же происходили и что они обладали многими из характеристик, отмеченных Куном для естественных наук. Не вызывает сомнения, что Адам Смит сформулировал парадигмальные основы экономической мысли, на которых строил свои размышления Рикардо. В наше время Кейнс смог сделать нечто сравнимое по значимости с теорией Смита, предложив парадигму, которая доминирует в западной экономической мысли до сих пор. Джонсон (Johnson, 1971) исследует такие революции мысли в экономической сфере. Его анализ во многом вторит анализу Куна, предлагая, однако, несколько новых идей. Джонсон утверждает, что в основе кейнсианской революции был кризис, вызванный неспособностью докейнсианских экономистов решить наиболее тягостную и значимую проблему 1930-х годов — проблему безработицы. Таким образом, безработица стала значимой аномалией. Джонсон пишет: «До настоящего времени наиболее благоприятным обстоятельством для быстрого продвижения новой и революционной теории является существование утвердившейся ортодоксии, очевидным образом расходящейся с самыми существенными фактами реальности и при этом настолько уверенной в своей интеллектуальной мощи, чтобы пытаться объяснить эти факты, выставляя таким образом свою некомпетентность на посмешище». Таким образом, объективная социальная реальность исторического времени одерживает верх над конвенциональной мудростью и проявляет ее слабые стороны.

«В этой ситуации общего замешательства и очевидного несоответствия ортодоксальной экономики реальным проблемам открылось пространство для новой теории, предлагавшей убедительное объяснение природы проблем и варианты управленческих решений, основывавшихся на этом объяснении».

Пока все очень похоже на размышления Куна. Но потом Джонсон добавляет новые рассуждения, некоторые из которых на самом деле взяты из самой социологии науки. Он утверждает, что ищущая признания теория должна обладать пятью характеристиками: «Во-первых, она должна подвергать критике основные утверждения консервативной ортодоксии… с использованием нового, но соответствующего академическим стандартам анализа, который опровергает эти утверждения…Во-вторых, теория должна производить впечатление новизны, но при этом включать в себя как можно больше общепринятых или, по крайней мере, не вызывающих острых споров, элементов из существующей ортодоксальной теории. Здесь очень полезно дать старым концепциям новые и сбивающие с толку названия, а также подчеркнуть значимость аналитических шагов, которые до этого воспринимались как банальные…В-третьих, новая теория должна представлять определенную трудность для понимания… чтобы маститые ученые посчитали ее достаточно мудреной и не стоящей траты сил на внимательное изучение периферических теоретических вопросов, избегая таким образом опасности превратить себя в мишень для критики и уступая место своим младшим и более любознательным коллегам. В то же время новая теория должна казаться достаточно сложной, чтобы вызвать интеллектуальный интерес молодых ученых и студентов, но при этом на самом деле быть достаточно простой, чтобы они смогли вполне овладеть ею, приложив некоторые интеллектуальные усилия…В-четвертых, новая теория должна предлагать более талантливым и менее оппортунистически настроенным ученым новую методологию, более привлекательную, чем нынешняя…Наконец, [она должна указывать на] важную эмпирическую связь, которую необходимо замерить».

История географической мысли в последние десять лет в точности подпадает под этот анализ. Старая школа географии концентрировалась на качественном и уникальном. Это очевидным образом вступило в противоречие с общим интересом в социальных науках к средствам социальной манипуляции и контроля, требующим количественных измерений и описания целостностей. Не приходится сомневаться в том, что в процессе перехода старые концепции приобрели новые и необычные названия и что вполне банальные предпосылки подверглись строгому аналитическому разбору. Более того, нельзя не признать, что так называемая количественная революция дала возможность пригвоздить к позорному столбу патриархов географии, в частности когда они отважились высказаться относительно набирающей обороты новой теории. Определенно, количественный подход представлял собой вызов достаточной сложности и открывал перспективы новых методологий, многие из которых были вполне продуктивны, приводя к реальным аналитическим прорывам. Наконец, новые объекты для измерений были в изобилии; обратная зависимость частоты контактов от расстояний, пороговые значения, радиус реализации услуг и товаров[16], построение пространственных моделей стали для географов, несомненно, четырьмя совершенно новыми эмпирическими темами, которым они могли посвятить долгие годы исследований. Движение за количественные исследования, таким образом, может быть проинтерпретировано и как вызов со стороны новых идей, на который надо было отвечать, и как достаточно приземленная борьба за власть и статус внутри дисциплинарного сообщества, а также как ответ на внешнее давление, подталкивающее к поиску средств управления и контроля, что может быть в широком смысле определено как «поле планирования». На случай, если кто-то сочтет это бросанием камней в огород определенной группы, я скажу, что все мы были вовлечены в этот процесс и что не было и нет иного пути, позволяющего нам избежать такого вовлечения.

Джонсон также вводит в свой анализ понятие «контрреволюция». Здесь его мысль не очень продуктивна, поскольку он определенно имеет претензии к монетаристам, которых определяет в контрреволюционеры, несмотря на то что существенная аномалия (комбинация инфляции и безработицы) остается актуальным вызовом и для кейнсианской ортодоксии. Но есть в этом понятии кое-что важное, требующее дополнительного анализа. Интуиция подталкивает нас к размышлению о движении идей в социальных науках как о развитии, состоящем из революций и контрреволюций, в отличие от естественных наук, где последнее понятие не представляется особенно востребованным.

Мы можем анализировать феномен контрреволюции, используя наши выводы о формировании парадигмы в естественных науках. Парадигма формируется исходя из расширения возможностей человека манипулировать и контролировать феномены естественного происхождения. Подобным же образом мы можем принять и то, что движущей силой, стоящей за формированием парадигмы в социальных науках, является желание манипулировать и контролировать человеческую деятельность и социальные феномены в интересах человека. Сразу же возникает вопрос, кто кого будет контролировать и в чьих интересах будет осуществляться контроль, и если контроль осуществляется в общих интересах, то кто возьмется определить, что же такое общественный интерес? Так что нам придется в социальных науках столкнуться в лоб с тем вопросом, который только исподволь возникает в естественных науках, а именно каковы социальные источники и следствия контроля и манипуляции. Было бы крайне глупо предполагать, что эти источники равномерно распределены в обществе. Наша история показывает, что обычно их высокая концентрация находится внутри нескольких ключевых группировок в обществе. Эти группы могут быть благожелательно настроены по отношению к другим группам или, напротив, эксплуатировать их. Но не в этом дело. Главное, что социальная наука формулирует концепты, категории, взаимосвязи и методы, которые не являются независимыми от существующих социальных отношений. Как таковые, концепты являются производными от самого феномена, который они должны описывать. Революционная теория, на которой основывается новая парадигма, завоюет общее признание, только если природа социальных отношений, отраженная в теории, имеет отношение к реальному миру. Контрреволюционная теория намеренно выбирает такую стратегию по отношению к революционной теории, при которой социальные изменения, грядущие в случае принятия революционной теории, блокируются либо путем кооптации (захвата, присвоения языка и идей революционной теории и адаптации их для собственных идеологических нужд. — Прим. пер.), либо путем ее извращения.