Книга Портрет второй жены - Анна Берсенева

– Виссенберги – другое дело, – попыталась объяснить Лиза. – Но здесь-то… Хотя ты прав – какая разница?

Они довольно долго добирались через наглухо забитый машинами центр.

«Хорошо все-таки, что он не за рулем, – подумала Лиза. – Уже извелся бы давно».

Светский раут должен был состояться в двенадцатиэтажном доме из желтого кирпича – одном из тех, что незаметно вклинились в советское время между ветшающими старинными особнячками и постепенно облепились бронзовыми досками в память великих партийцев.

Дверь открыла сама хозяйка – высокая, изящная женщина неопределенного возраста «после сорока». Увидев ее, Лиза замерла за спиной у Ратникова, желая только одного: провалиться сквозь все шесть нижних этажей.

– Юра! – воскликнула Маргарита Семеновна. – Боже, неужели ты все-таки нашел время и для нас?

– Нашел, Ритуля, нашел. Да ты ведь знаешь, я не обманывал. Правда, занят был.

Они вошли в квартиру, и Ратников представил Лизу:

– Лиза Успенская, работает у меня референтом.

Ритуля окинула Лизу быстрым оценивающим взглядом, потом брови ее удивленно приподнялись, и Лиза внутренне сжалась, ожидая какой угодно реакции. Но хозяйка только сдержанно кивнула ей и обернулась к Ратникову:

– Юрочка, радость моя, как ты себя чувствуешь? Вижу, вижу, посвежел, красавец неотразимый, как всегда. Как Юля?

– Ничего. Звонила, передает привет. Она приедет в эти выходные.

– Надолго? – поинтересовалась Ритуля.

– Еще не решила. У нее ведь тоже дела, ты знаешь.

– Как ее агентство?

– Вот-вот.

– Ну, дай Бог. Проходи, Юрочка, все уже здесь. Проходите, пожалуйста, – кивнула она и Лизе.

«Она совсем не изменилась, – думала Лиза, идя вслед за Ритой и Юрой в гостиную. – И взгляд тот же. Сейчас назовет меня „мадемуазель“».

Но Рита словно бы демонстративно не смотрела в ее сторону. В гостиной уже собралось не менее двадцати человек, но комната была далеко не тесной, и гости разместились на диванах, креслах и банкетках у стен. Мебель в доме была не просто старинная – все было подобрано с таким вкусом, что даже не искушенная в антикварных стилях Лиза поняла, как много усилий приложила хозяйка, чтобы ее квартира приобрела такой элегантный вид.

Здесь не чувствовалось той непринужденности в общении, которая сразу была заметна в доме Виссенбергов, да и в любом немецком доме. Гости словно бы оценивающе приглядывались друг к другу.

– Здесь многие незнакомы? – тихо спросила Лиза.

– Думаю, да. Я и то кое-кого не знаю, – ответил Юра.

Рита в это время беседовала с гостями то в одном, то в другом углу комнаты, улыбалась, кивала, ахала… Лиза наблюдала за ней украдкой, не желая встретить ее взгляд. Было заметно, что Рита чувствует себя прекрасно среди множества своих гостей и ее удовольствие относится даже не столько к каждому из них, сколько к самой атмосфере разговоров, ахов и улыбок.

– Друзья мои! – произнесла она, слегка похлопав в ладоши; взгляды собравшихся обратились к ней. – Извините, что еще не готова пища, необходимая для нашего духовного оздоровления.

– Ничего, Маргарита Семеновна, – ответил ей полный, дородный мужчина в мятом льняном пиджаке. – Голод в живом существе может выглядеть неприятно, но еще неприятнее – полная и безразличная сытость.

Лиза слушала их, не зная, удивляться или смеяться. Но все собравшиеся хранили полную серьезность, и она сдержала улыбку. Мельком взглянув на Юру – как он-то воспринимает эти странные слова? – она заметила, что его подбородок слегка подрагивает, как всегда, когда он готов рассмеяться.

Гости вернулись к своим разговорам, и Лиза повнимательнее пригляделась к ним. Уже было заметно, что образовалось несколько кружков, собравшихся вокруг разных людей. Человек пять обступили человека в мятом пиджаке, внимательно вслушиваясь в то, что он говорит неторопливо и тихо.

Но Лизино внимание привлек мужчина, являвшийся центром другого кружка – состоящего из наиболее изысканно одетых дам и импозантных мужчин. На вид он был постарше Ратникова, одет в свободный светлый пиджак из дорогой ткани, скрывавший изъяны его полноватой фигуры. Несколько длинных светлых прядей были тщательно зачесаны на небольшую лысину. Заметив Ратникова, этот мужчина солидно кивнул ему, то ли здороваясь, то ли приглашая присоединиться к его кружку, но тут же отвернулся, чтобы продолжить разговор со своим собеседником.

В те несколько мгновений, что он смотрел в Юрину сторону, Лиза заметила, какой жесткий у него взгляд: не смотрит, а словно обыскивает.

– Кто это? – спросила она, когда, незаметно передвигаясь по гостиной, они оказались в противоположном от этого человека углу.

– Потом, – ответил Юра.

Лиза тут же решила, что больше не задаст ему ни одного вопроса. В самом деле, как он может ей рассказывать о людях, которые стоят совсем рядом?

В этот момент большая дверь, ведущая в гостиную, распахнулась, впуская целую процессию. Впереди шел высокий костлявый человек неопределенного возраста, одетый в такого же неопределенного покроя одеяние, и нес огромное деревянное блюдо с тремя большими буханками черного хлеба. Он выступал так величественно, что Лизе показалось, будто его выход сопровождается торжественным маршем. У каждого из членов процессии на таких же деревянных подносах стояли миски, наполненные какой-то жидкой пищей.

Они принялись обносить гостей этим супом и хлебом, каждый отламывал себе по куску от буханок. Лиза беспомощно оглянулась на Юру. Что надо делать – неужели есть эту подозрительную похлебку? Поймав ее взгляд, он взял ее под руку и, обойдя процессию за спинами гостей, оказался среди тех, кто уже вкушал пищу. Лиза вздохнула было с облегчением, но тут же услышала рядом с собою голос:

– Вижу, милая барышня, вам не хочется поучаствовать в нашем обряде?

Перед нею стоял тот самый человек не слишком опрятного вида, в мятом льняном пиджаке. В руках он держал миску и хлеб.

– А ведь этот хлеб приготовлен людьми, исполнившимися благоговения и смирения, – продолжал он. – Кстати, вы обратили внимание, как русский человек вкушает пищу? Нет более наглядного смирения, чем сама поза еды, со склоненной головой, как бы в знак уничижения и благодарности. Заметьте, что люди Запада, по видимости лучше нас воспитанные, едят выпрямившись, поднося ложку высоко ко рту. Они как бы стоят выше пищи и снисходят к ней, точнее, позволяют ей возноситься до себя.

Речь его лилась как по писаному, и Лиза смотрела на него уже почти с испугом.

– Наши же люди едят рабски, низко склоняясь к тарелке, словно бы заискивая перед едой. Но чьи же они рабы – пищи или подателя ее? Ведь и всякая тварь склоняется перед щедростью творца, сознавая свое бессилие прокормить себя! Хлеб наш насущный… Не так ли, господа?

Его последние слова были обращены уже к Юре.