Книга Гентианский холм - Элизабет Гоудж

Сэм Бронскомб! Ни интеллект, ни ловкость не помогут Захарии в поединке с этой деревенщиной, который славился бычьей силой и типично дартмурской крепостью конечностей. Зрители стали подбадривать борцов криками. Доктор хотел присоединить и свой голос к этому хору, но из горла вырвался лишь какой-то сдавленный хрип.

Захария продержался дольше, чем доктор думал вначале. Кровь залила ему голени и, казалось, что захватом своих мощных ручищ Сэм выжал из паренька всю душу, но он держался. Только спустя долгое время он наконец потерял равновесие и от мощного броска Сэма полетел на землю. Он неподвижно лежал в той позе, в какой приземлился, издали напоминал длинноногую птицу, подбитую в воздухе и неуклюже свалившуюся в траву. Он лежал неподвижно! Доктор не стал дожидаться, пока это оцепенение окажется чем-то страшным. Он выскочил из своей брички и стал пробиваться к рингу.

— Прочь, дурачье! — гневно кричал он, расталкивая расступившуюся толпу.

Склонившись над парнем, он стал внимательно осматривать его и впервые за многие годы врачебной практики не чувствовал уверенности в руках. Его тревога отчасти передалась и зрителям, столпившимся позади него и испуганно притихшим. А когда доктор наконец закончил осмотр и облегченно вздохнул, этот вздох эхом прокатился по головам собравшихся, поддержанный дружелюбным крестьянским людом.

— Насколько я понимаю, он оглушен. Не больше, — проговорил доктор, поднимаясь.

Затем он обернулся к Сэму, который стоял в позе победителя гордого своим подвигом. Глаза доктора сверкнули гневом настолько неожиданным и опасным, что Сэм невольно попятился.

— Но не тебе следует сказать за это спасибо, звереныш! Ты дрался честно, но бил его насмерть. И если кошелек все же достанется тебе, я буду надеяться на то, что эти деньги не принесут тебе радости!

С этими словами доктор вновь повернулся к Захарии, нагнулся и, обхватив его своими сильными руками, поднял с земли, словно перышко, еще не зная, что с ним делать. Со стороны это выглядело нелепо и даже смешно. Доктор со своими кривыми ногами и покатыми плечами казался уморительным, когда поднимал этого хрупкого паренька. Но никто в толпе не засмеялся. Чуть в сторонке стоял высокий мужчина в строгом костюме с холодным, очень бледным лицом. Он тоже наблюдал за действиями доктора, и то, как он поднял с земли поверженного юношу, внезапно остро напомнило ему что-то. Что именно? Что-то очень трагичное… Он сжал зубы и лихорадочно сцепил пальцы, пытаясь припомнить. «Ага, точно! Король Лир с умершей дочерью на руках!»

Высокий мужчина тут же вышел вперед и предложил свою помощь. Такой порыв свойствен только людям, вспомнившим о своей тяжелой утрате.

— Я живу здесь недалеко, в коттедже, сэр, — сказал он доктору Крэйну.

У него был резкий, но очень красивый голос.

Доктор последовал за ним, ничего не видя вокруг себя и чувствуя только юношу, которого нес на руках; Эскулап поплелся за своим хозяином, таща бричку прямо по траве. Он был счастлив, что, доверившись своим инстинктам, завернул в эту деревушку и считал, что люди теперь у него в неоплатном долгу. Преисполненный этим ощущением Эскулап протянул морду через низкий забор в сад, окружавший дом высокого господина, и стал удовлетворенно жевать сочный кустарник.

3

Захария пришел в сознание и обнаружил, что лежит на столе в кабинете, где вдоль стен тянулись нескончаемые полки с книгами и где ароматно пахло кофе. Доктор стоял у него в ногах и тщательно обрабатывал раны. Тут же был высокий мужчина. Захария мало осознавал, что рядом с ним находятся замечательные и необычные люди, джентльмены. Он мало осознавал и то, что прежде никогда еще не встречал таких замечательных людей. Манипуляции доктора были весьма болезненны, так что скоро Захарии пришлось вновь закрыть глаза, стиснуть зубы и вцепиться руками в край стола. На минуту образы этих двух людей потускнели в его душе…

И все же, сквозь звон в ушах и шум в голове он сумел расслышать звук их голосов. Смысл сказанного изумил Захарию и ошеломил.

— Ваш сын, сэр? — вежливо спросил высокий джентльмен необычайно красивым голосом с легким иностранным акцентом.

— Сегодня я впервые увидел его, — проговорил доктор густым, громким басом, чуть картавя, что выдавало в нем жителя запада страны. — Но тем не менее готов назвать его своим сыном.

Захария еще не был способен вполне осознать услышанное. Пока что его хватало только на то, чтобы лежать неподвижно, вцепившись пальцами в край стола, и не кричать от боли. Все же, на уровне подсознания, интуитивно, он почувствовал согревающее тепло последних слов. Разговор продолжался. И хотя он уже не касался непосредственно его персоны, Захарии было уютно от этих слов. Он чувствовал, что эти люди — его друзья.

— У вас, насколько я вижу, первое издание, — проговорил громкий бас. — Узнаю этот корешок. Вы что, лично знакомы с доктором?

— Имел честь несколько раз встречаться с ним в Лондоне, — ответил другой голос, который лился словно музыка. — Глубокий ученый. И, бесспорно, величайший писатель сегодняшнего поколения. А ведь это поколение дало такие имена, как Свифт, Голдсмит, Эддисон, Поуп… Ну что ж, теперь, когда вы наложили эти повязки, я полагаю, что нашей юной Корделии станет гораздо лучше. Я бы посоветовал переместить ваше дитя на скамью. Сейчас подадут кофе.

— Корделия! — раздраженно пророкотал доктор. — Согласен, хрупкое сложение юноши весьма схоже со сложением девушки, но, черт возьми, он дрался, как настоящий мужчина!

— Не обижайтесь, сэр, — вежливо ответил другой голос. — Я просто видел, как вы поднимаете мальчика с земли, и внезапно это остро напомнило мне ту душераздирающую сцену… Помните? — И затем прозвучала цитата, произнесенная с таким сильным чувством, что доктор не решился ее прервать: — «…она выживет. Если это свершится, то окупятся все скорби, пережитые мной!»

Шекспир!.. Господи, как давно уже Захария не слышал Шекспира!

Эти слова исцеляюще подействовали на Захарию. Чьи-то руки подняли его со стола и уложили на скамью, обитую чем-то мягким. Захарии было уютно находиться в этих руках и лежать на этих подушках. А затем ему предложили кофе, который он выпил большими жадными глотками, несмотря на то, что тот был очень горяч. В голове стало постепенно проясняться. И все же ощущение изумленной растерянности не покидало юношу. Кто он теперь? Энтони? Захария? Корделия?.. Начинает ли он с самого начала свою третью жизнь? Но ему не хотелось быть Корделией, которая не имела и не могла иметь никакого отношения к Стелле. Ему хотелось оставаться Захарией, и он останется им.

— Меня зовут Захария, — слабым голосом проговорил он.

Доктор кивнул, пододвигая стул к скамье.

— Я знаю. Захария Мун. А меня зовут Крэйн. Я старый ворчун, врач и холостяк. Живу бобылем. Почему бы тебе, Захария, не нанести мне как-нибудь визит, а?

— Не знаю, сэр… — неуверенно произнес Захария.

Он замолчал на секунду, чтобы попытаться осмыслить ситуацию и вспомнить, есть ли у него теперь дом и если есть, то где?