Книга Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

На него посматривают с недоумением, иные с сочувствием, и у всех в глазах боязнь поверить… Их начальство им сказало: арестовать членов Временного правительства, потому что они — буржуи. Этот, может, врет что-нибудь. Похоже на правду, а может, и врет. Там видно будет: начальство разберет! В комнате стоит гул. Когда при опросе выясняется, что Керенского нет, раздается отвратительная брань. Слышатся отдельные провокационные выкрики:

— И эти убегут! Чего тут протокол писать!.. Приколоть и протокола не надо!.. — Дальше следовала многоэтажная нецензурная брань. — Чего с ними возиться! Попили нашей крови! — закричал какой-то низкорослый матрос и стукнул по полу винтовкой — хорошо помню — без штыка. И огляделся вокруг. Это было почти призывом. Он вызвал сочувственные отклики.

Антонов поднял голову и резко закричал:

— Товарищи, вести себя спокойно! Все члены Временного правительства арестованы. Они будут заключены в Петропавловскую крепость. Никакого насилия над ними учинить я не позволю. Ведите себя спокойно!»[3065]

Антонов-Овсеенко: «Бывшие министры сдают имевшиеся при них бумаги и оружие. С трудом устанавливаю около них стражу. Мне помогают матросы. Они вышвыривают из комнаты некоторых подозрительных субъектов. Чудновский поставляет список арестованных, который подписываем мы с ним. Всего министров — 16 человек (арестованы не только министры. — В.Н.). Все налицо, кроме Керенского. Он, по сообщению кого-то из членов бывшего Временного правительства, уехал еще в 11 часов утра из Петрограда. Это сообщение вызывает в толпе яростные крики по адресу Керенского. Раздаются крики:

— Немедленно расстрелять всех членов Временного правительства!..

Только присутствие наше и выдержанных партийных матросов спасает бывших министров от расправы»[3066].

Синегуб: «В кабинете уже было полно. Члены Временного правительства отошли большею своей частью к дальнему углу. Около адмирала вертелись матросы и рабочие и допрашивали его. Но вот шляпенка Антонов повернулся и прошел мимо меня в нишу и, не входя в нее, крикнул в Портретную Галерею:

— Товарищи, выделите из себя двадцать пять лучших вооруженных товарищей для отвода сдавшихся нам слуг капитала в надлежащее место для дальнейшего производства допроса». Из массы стали выделяться и идти в кабинет новые представители Красы и Гордости Революции»[3067].

В 2.10 протокол бы составлен. Подвойский: «В Зимнем дворце все кончено. Я взглянул на часы: четверть третьего»[3068].

Антонов-Овсеенко: «Остается доставить «правительство» в Петропавловскую крепость. Автомобиля не оказывается. Приходится вести министров пешком. Оставляя Чудновского комиссаром дворца, я организую вывод пленных. Уже два часа ночи. Министров окружает отобранная мною команда, человек в 50 матросов и красногвардейцев. Выходим из дворца в тьму площади»[3069].

Джон Рид: «Пожалуйста, товарищи! Дорогу, товарищи!»

В дверях появились солдат и красногвардеец, раздвигая толпу и расчищая дорогу, и позади них еще несколько рабочих, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. За ними гуськом шло с полдюжины штатских, то были члены Временного правительства. Впереди шел Кишкин, бледный, с вытянутым лицом; дальше Рутенберг, мрачно глядевший себе под ноги; Терещенко, сердито посматривавший по сторонам. Его холодный взгляд задержался на нашей группе… Они проходили молча. Победители сдвигались поглядеть на них, но негодующих выкриков было очень мало»[3070].

Малянтович: «Как мы сходили с лестницы, совсем не помню… Вышли на двор. Темно. Потом глаза стали привыкать. Двор, очевидно, тоже был заполнен солдатами. Мы вступили в толпу. Стража просила посторониться, пропустить… Опять послышались вопросы:

— Что это, Временное правительство ведут?

И опять площадная ругань, в особенности по адресу Керенского. На дворе мы немножко замешкались. В темноте и в толпе был нарушен, очевидно, порядок процессии. Стража перекликалась. Опрашивали друг друга, все ли арестованные налицо.

— Куда же их ведете, товарищи?

— В Петропавловскую крепость!

— Убегут ведь! Слышали, Керенский ведь убежал! И эти убегут! Переколоть их, товарищи, — и делу конец!

Предложения дружно подхватывались в толпе и делались все короче и все решительнее… Погромное настроение росло. Стража — и матросы и красногвардейцы — уговаривали и успокаивали, иногда покрикивали…

— И откуда вы их выцарапали?! Куда они там забрались?!

— Все, кажется, все… Вот еще подошли!.. Это кто? Ливеровский? Ну, теперь все. Девятнадцать!

— Это кто, кто Ливеровский?

— Министр путей сообщения.

— Эх, хоть разок ударить!

Прежде чем Ливеровский успел войти в цепь, тяжелая солдатская рука опустилась ему на затылок. Он вскочил к нам, едва удержавшись на ногах, и прошел впереди меня.

— Товарищи, будет! Этого нельзя! Видите, арестованы люди! Нельзя безобразничать. Это некультурно.

Так запомнилось мне это слово. И реплика на него:

— Куль-тур-но! А они что же?! Культурно это — война до полной победы? А ты посиди в окопах. Вот тогда и говори — до полной победы!»[3071]

Министр внутренних дел Никитин: «Толпа прорвала окружавшую нас охрану, и если бы не вмешательство Антонова, то я не сомневаюсь, что последствия были бы для нас очень тяжелыми. Нас повели пешком по Миллионной, по направлению к Петропавловской крепости. Антонов в пути все время торопил нас, опасаясь самосудов… Когда мы вышли на Троицкий мост, нас встретила толпа солдат и матросов. Матросы кричали:

— Чего с ними церемониться, бросайте их в Неву.

Тогда мы взяли под руки караульных и пошли с ними шеренгой. В это время с другого конца моста началась усиленная стрельба… Сопровождавшая нас толпа моментально разбежалась, что и спасло нас от самосуда. Мы все легли на землю вместе с караульными»[3072].

Очередное российское правительство, как и в феврале, отправлялось в тюрьму. Чтобы больше не возвращаться к его судьбе, скажу, что министров-социалистов выпустят в конце октября, а остальных — через несколько месяцев. Судьба их ждала очень разная. Большая часть эмигрировала. Терещенко и Коновалов успешно занимались бизнесом за границей. Малянтович сгинет в ГУЛАГе в 1939 году. Работника советской кооперации Никитина, функционера ВСНХ Гвоздева и работника Наркомздрава Кишкина в 20-30-е годы неоднократно арестовывали, но умерли они на воле. Министр просвещения Салазкин возглавит Институт экспериментальной медицины, а министр путей сообщения Ливеровский еще спроектирует «дорогу жизни» в блокадный Ленинград. Самая парадоксальная судьба ждала председателя Главного экономического комитета Третьякова. Он станет вице-премьером в правительстве Колчака, а затем советским разведчиком, которого поймают и расстреляют немцы в 1942 году.