Книга Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

Как он мог заблудиться? Да он зрительно помнил форму каждого камня мощения на calle Gritti, на коротком пути от пристани к гостинице. Вот и Santa Maria Zobenigo, привычно взял вправо – вдоль по узенькой набережной, вот и его невзрачный отельчик, в тупичке у campo San Moise. Удобно, похвалил свой давний выбор Германтов, в каких-то двух шагах всего от аркады Наполеоновского крыла Прокураций и, само собой, от Сан-Марко, ну а пахучая близость общественной уборной к аркаде, сразу же за которой – Пьяцца, его не могла смутить. К тому же склеивались тут самые разные пространства, разные улицы, неприхотливо-серенькие – с вполне респектабельными, даже роскошными, как Frezzeria хотя бы, с её модными витринами. Германтов вошёл в маленький вестибюль – одна стена бледно-свекольная, другая бледно-салатная, да, весёленькая огородная свежесть: даже старые и вполне добротные дома норовят ныне превращать в «евроремонтный» новодел из крашеного гипрока.

Над стоечкой-конторкой возвышалась толстенная матрона, которая могла пройти бы кастинг Феллини; пообщавшись с компьютером, она царственно протянула электронную карточку-ключ. Германтов поднялся в свой скромный номер.

И почувствовал себя смертельно усталым.

За окном – небо, потемневшие стены, крыши с тусклыми отблесками на черепичных скатах и – в награду – одинокий белёсый купол… Санта-Мария-делла-Салуте, совсем рядом.

Низкое солнце выскользнуло из номера, оставив на стене румянец смущения, который, впрочем, быстро померк.

Широкая кровать под пёстрой шёлковой накидкой, столик с цветком в вазочке, стандартная – бессмертный вид на Сан-Джорджо-Маджоре – ведута на пористой голубенькой стенке, дверь в душевую, овальное зеркало.

Да, хорош! В качестве комментария ему припомнилось достойное мнение относительно безжизненных по природе своей гостиничных зеркал, в которых ты сам – последнее, что хочется видеть.

Он решил лечь спать, поскольку ждал его завтра напряжённый, а потом, послезавтра – сверхнапряжённый и тяжёлый, если верить колдунье, день. Но, конечно, сразу не смог заснуть.

Вчера в это время он, празднуя окончание домашнего «карантина», в своё удовольствие попивал вино на своей кухне и подумать не мог бы о… Beretti, Beretti.

О Вере Беретти, научившейся манипулировать душами.

Не собирается ли она и его сделать объектом своих манипуляций?

Он вновь перелетел из Петербурга в Милан, повторно проехал из Милана в Венецию, прокручивая разговоры с Верой, двусмысленные, похожие на зашифрованные беседы двух тайных агентов; потом она помахала ему с борта отчаливавшего, чтобы доставить её к дворцу на Словенской набережной, вапоретто; и на бис запел Лещенко… «Их позабыть нельзя, они горят передо мной».

В тёмных её глазах, больших, будто бы выросших за эти годы, но с японским разрезом, вспыхивал золотой огонь.

Она – скучала?

По нему скучала или – всего-навсего – скучала по русской речи и душещипательному русскому мелодизму?

И хотела как-то, хоть каким-то поведенческим жестом отделить себя от своей же жизни, такой удавшейся – с чего бы иначе разъезжала она по Италии на шведской машине?

Русская венецианка-колдунья, только летающая не на помеле, – на Saab'е; с ней не соскучишься! Что ещё завтра приоткроется, за обедом? Он думал о Вере то много лучше, чем она есть, – как о доброй фее, неожиданно встретившей его в Мальпенсе, чтобы ему принести творческую удачу, то куда хуже, чем она бы того заслуживала, – как о мстительной интриганке, вздумавшей его эффектно унизить. Ну конечно, ей почему-то покровительствуют сверхъестественные силы, она настропалилась управляться с мистическими полями и… Перебрал в памяти шарлатанскую терминологию магов и экстрасенсов, к которой не мог относиться сколько-нибудь серьёзно. А если не злословить попусту, что она всё же имела в виду, когда сказала: из чинквеченто – в текущую современность?

Что?

Вера выведала что-то о его замысле, хотя он замыслом своим ни с кем не делился? Узнала что-то, расколдовав, как мистический хакер, его компьютер? Но сейчас-то не гадать стоило – узнала ли, не узнала, – а принять всё как есть и ничего не бояться… кто чего боится, то с ним и случится?

«Принять, принять», – перебивая его бестолковые мыслишки, не забывал своих наставлений внутренний голос.

Да и как не принять? Поздно сейчас было бы сожалеть, что не справился с неожиданностями, безропотно отдал инициативу. Сейчас спать надо, спать, спать, – утро вечера мудренее.

Так, вспомнит он уже ночью, проснувшись от раскатов грома, шума ливня и хлопанья деревянных ставен, с утра надо будет зайти в церковь Санто-Стефано, благо рядом; там поздний Тинторетто, три полотна.

И вспомнит он сумрачный неф, шероховатые, с ромбовидным рисунком, полы, колонны, инкрустированные румяным веронским мрамором, и – три полотна… Такой будет зачин дня.

Тихонько посапывая до сих пор, застучал кондиционер.

На потолок лёг розоватый отсвет фонаря.

Флюиды атмосферы, дополненные параллелями, неожиданными встречами, стихами-подношениями, перелистыванием рабочих файлов и созерцательной рекогносцировкой на ступенях церкви Реденторе

Так, кофе, так – три полотна Тинторетто; и в витринках – там и сям, по периметру продолговатой площади Санто-Стефано – многочисленные фото венецианских карнавалов, отчёт за несколько десятилетий: чёрный блеск воды, белые маски; тысячи ряженых заполняли набережные из года в год, из века в век.

И сейчас ещё не все гуляки сняли карнавальные одежды. В кафе за соседним столиком сидели двое с птичьими клювами, в чёрных плащах; не мешают ли маски им есть и пить? С края мраморного столика свисали их треугольные шляпы… Большие, тяжёлые кисти одного недвижимо лежали на столике, другой тонкими пальцами потянулся к тарелке с крошечными пирожными.

Осмотрелся – куда направиться?

В Венеции у Германтова были свои ритуалы, причём многочисленные и словно бы измельчённо-дробные, как и сами городские пространства. Он так к ним, ритуалам своим, привык, что, по правде сказать, и на «Хилтон-Киприани» со всеми его комфортабельными соблазнами не согласился, чтобы не ломать причудливой повторяемости и сугубо условной последовательности начинавшихся от порога его неприметной гостиницы милых маршрутов, из микровпечатлений от которых, собственно, и складывалась венецианская атмосфера.

А погружение в атмосферу было, как мы хорошо помним, главной из намеченных им себе целей перед завтрашней поездкой в Мазер; впервые на прогулку по Венеции Германтова отправляла вполне конкретная, деловая цель.

Пролетали века, а Венеция не менялась, по этим – именно по этим кривым улочкам-переулочкам, именно вдоль этих канальчиков – ходили когда-то Палладио и Веронезе, а теперь ему, Германтову, надлежало увидеть то же самое, что видели когда-то они, проникнуться их состоянием и…

Впрочем, дело делом, а Палладио с Веронезе могли ходить ведь и тут, и там, поэтому и ритуальные маршруты Германтова, как и прежде, могли варьироваться.