Книга Ветряные мельницы надежды - Кэтрин Райан Хайд

— Я плоть и кровь и отца тоже. Но он никогда не называл меня дорогим, любимым и всякое такое.

Мы с Делайлой долго молчали.

Я чувствовал себя совершенно пустым внутри. Вроде из меня все-все вынули, а потом еще и наждачкой надраили стенки того, что осталось, — абсолютно пустой оболочки. У меня даже череп изнутри горел так, будто по нему прошлись наждаком. Вряд ли я смог бы подняться и сделать хоть шаг. Кости, казалось, превратились в резину. Если их вообще не выдернули из моего тела.

— А отец меня любит, как вы думаете?

Логичный вопрос, правда же? Он поступил со мной ужасно. Он никогда не гладил меня, ничем не проявлял любовь. И не говорил о ней.

Кто-то другой, может, брякнул бы первое, что пришло в голову. Но только не Делайла. Она еще посидела молча, обмахиваясь веером и кивая головой, словно ей так лучше думалось.

— Пожалуй, ответа будет два, — сказала она наконец. — Первый: да. Отец любит тебя больше, чем кого-нибудь или что-нибудь еще на свете. Ты — единственный, кого он любит. Ты — единственное, что у него есть. А значит, ты для него — все. И второй ответ: нет. Отец тебя не любит, потому что не умеет любить. Не знает, что это такое — любовь. И не узнает, даже если… даже если в супе ложкой подцепит!

Я рассмеялся. Ну надо ж такое придумать: любовь — и ложкой в супе!.. Умора. Вот я и рассмеялся. Казалось бы — смеяться в такой момент невозможно. Но вот Делайла сумела меня насмешить.

— И какой из ответов верный?

— Оба, сынок.

— Как это? Два разных ответа — и оба правильные?

— Ох, сынок… В жизни многое может быть одновременно правильным и неправильным. Сам увидишь. Позже.

Мы еще помолчали, прежде чем я сказал:

— Не могу больше жить с ним. Хоть четыре месяца, хоть сколько — не могу.

Делайла только кивнула. Словно и она о том же думала. Словно и не удивилась, что ее мысль произнесли вслух.

* * *

Было примерно часов шесть, когда Делайла показала мне ту сцену из «Королевской свадьбы», где Фред Астор танцует на стенах. Она поднялась, только чтобы вставить диск, а потом вернулась в свое кресло и, обмахиваясь веером, нацелила пульт на плеер.

— Давай-ка я тебя быстренько в курс введу, чтобы весь фильм не смотреть. Значит, так: он в нее влюблен. А она думает, что любит другого. Но всем понятно — нам, зрителям, понятно, — что эта ее любовь ни к чему не приведет. Тупик. Мы то это видим, а она пока нет. Сам знаешь, как это бывает. Хотя нет — пожалуй, что и не знаешь. Словом, позже она сама поймет. Да, так вот… Она танцовщица. И как-то она рассказала герою — Фреду Астору, — что еще девочкой влюбилась в того, другого парня и думала тогда, что от любви сможет танцевать и на стенах, и на потолке.

И Делайла нажала «пуск».

Фред Астор смотрел на фото своей любимой. Он был в номере гостиницы где-то за границей. Я думаю, в Англии. И пока танцевал, он смотрел на фотографию. Он ее так пристроил, чтобы отовсюду было видно. И он правда танцевал на стенах. Сначала осторожно так попробовал. А потом уже вовсю танцевал, долго.

Я хотел спросить у Делайлы, как это в кино делается, но передумал. Понял, что не хочу знать. Хочу верить, что все благодаря любви. Сам знаю — звучит глупо. Конечно, на самом деле я не верил. Только хотел верить.

Танец закончился, и Делайла выключила фильм.

— Вот что такое любовь! — сказал я. — Вот от чего можно танцевать на стенах и потолке. От любви.

Делайла глянула на меня очень серьезно. Наклонилась в мою сторону, вроде собралась поделиться страшным секретом. И сказала громким шепотом:

— Не пытайся это повторить, сынок.

Я чуть не лопнул от смеха.

Когда отхохотался, встал и подошел к ее креслу. Большой прогресс, между прочим, потому что дрожь в мышцах и пустота внутри никуда не исчезли. Как и чувство, будто меня надраили наждаком. Я наклонился, крепко обнял Делайлу и поцеловал в щеку.

— Так, так, — сказала она. — Что бы это значило?

— Что я вас люблю! Вы мой самый лучший друг.

— Какой ты милый, милый мальчик. Принимаю комплимент. Ты ведь хотел сделать мне комплимент, верно? И плевать нам, что соперниц у меня не слишком много!

* * *

Я проснулся на диванчике Делайлы, ее самой не было.

За окном только начинало темнеть.

Я медленно сел и огляделся. Потом поднялся с диванчика и сделал пробный шаг. Я отдохнул и, похоже, чувствовал себя немного лучше. Я осторожно заглянул в спальню, но Делайлы и там не обнаружил. Дверь ванной была открыта, я окликнул Делайлу — она не отозвалась.

Я представления не имел, где она может держать бумагу для писем. И вообще — есть ли у нее хоть что-нибудь, на чем можно письмо написать. Теперь ведь, наверное, люди друг другу мэйлы шлют. Или просто звонят.

Но в углу гостиной я еще раньше видел небольшой стол с компьютером и принтером. Из принтера я и вытащил лист бумаги. Сложил его, с силой провел ногтями по складке и аккуратно разорвал на две половинки. Ручку найти не удалось, так что я воспользовался карандашом — Делайла оставила его на своих кроссвордах.

Я еще раз прочитал письмо бабушки Энни, хотя уже без проблем мог бы пересказать его наизусть.

А потом я написал ответ.

Дорогая бабушка Энни,

Большое спасибо, что не забыла про меня за столько лет. Спасибо за мамино фото и спасибо, что любишь меня.

Я не могу здесь оставаться. Больше не могу жить с отцом. Вообще-то я собирался подождать четыре месяца, когда мне исполнится восемнадцать, а потом уехать. Я объясню тебе, почему не могу так долго ждать.

Отец сказал мне, что мама умерла.

Я не хотел тебе про это говорить. Это так ужасно, что мне не хотелось, чтобы ты знала. Я же представляю, как тебе будет плохо, когда ты об этом узнаешь. Но теперь мне приходится тебе рассказать — иначе ты не поняла бы, почему я не могу подождать всего четыре месяца. Бабушка! Я должен отсюда уехать. Прямо сейчас.

Я хочу вернуться в Мохаве. Конечно, я тогда был маленький, но я очень хорошо помню Мохаве. Мне там очень-очень нравилось. И ветряные мельницы нравились, и звезды — они там такие яркие, и их очень много на небе. Помню горы на горизонте — они мне тоже нравились. Я даже жару любил. В Мохаве она другая, чем здесь: сухая, точно в духовке. От нее даже воздух дрожал и казалось, что горы вдалеке качаются. В Порт-Хьюниме наверняка тоже хорошо, но Мохаве я просто обожал. Можно мне приехать — если, конечно, я придумаю, как мне до тебя добраться? Ты не бойся, я сразу начну работать и постараюсь побыстрее снять какое-нибудь жилье. Но для начала мне надо куда-то приехать.

Я понимаю, что и так о многом прошу, но, бабушка, у меня к тебе еще одна просьба. Понимаешь, если я приеду, то не один. У меня есть подруга, девушка… вернее, женщина. Она немного старше меня. Только не надо ее за это судить, ладно? Ее зовут Мария, она очень тихая, хорошая.