Книга Тур - воин вереска - Сергей Михайлович Зайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Djävulen! Sara mig[49].
Винцусь отпустил его, Люба в испуге отпрянула, но отступила всего на шаг; слишком слаб был этот человек, чтобы причинить ей какой-нибудь вред.
Раненый мутными глазами осматривал потолок, стены, окошко, чёрный зев очага... Он постепенно приходил в себя, и взгляд его прояснялся.
— Он, кажется, ругается, — предположил Винцусь.
Раненый скользнул глазами по мальчику и задержался взглядом на Любаше. Он, вроде бы, окончательно пришёл в чувство. Девушке показалось, что он даже улыбнулся, говоря:
— Jag vet: du är en angel[50].
— А теперь он, кажется, не ругается, — ухмыльнулся Винцусь.
Впрочем, прояснение сознания раненого продолжалось от силы минуту; он был слишком слаб. Когда он закрыл глаза, Любаша снова принялась осматривать его раны.
Тем временем Винцусь не без интереса исследовал содержимое его сумки, которую не оставил в лесу. Мальчик вынул из сумки чистую белую рубаху, простую деревянную чашку и книгу Библию с вложенными между страниц несколькими листками.
Пролистнув книгу, Винцусь пробежал глазами листки.
— Не по-нашему написано.
Люба оглянулась:
— А ты думал, весь мир по-нашему пишет и говорит? — Ей совсем не понравилось, что Винцусь роется в чужой сумке. — Сходи-ка лучше за водой. Я видела, у тебя есть фляга.
— Фляга-то есть. Да есть ли тут поблизости вода?
— Если есть хижина, должна быть и вода рядом, — разумно рассудила сестра. — Кому придёт в голову строить хижину вдали от воды!..
Найденная братиком в сумке рубаха оказалась очень кстати. Любаша отрезала один рукав и накрепко перетянула им рану на бедре. Ткань чуть-чуть пропиталась кровью, но и только. Это значило, что кровотечение прекратилось. Другой рукав девушка сложила в несколько раз, чтобы получилось некое подобие подушечки, приложила подушечку к ранке на груди, прямо поверх исподней рубашки, и сверху застегнула камзол. За этим делом она изредка поглядывала на лицо раненого — не столько уже из опасения, сколько из любопытства.
Это был молодой человек, вроде её брата Вадима или, может, несколькими годами старше. Без бороды и усов, но уже зарос тёмной щетиной. Внешность его показалась Любаше весьма приятной. Если бы только не эта смертельная бледность его, то раненого можно было бы назвать и красавчиком; где-нибудь в Могилёве на балу он без внимания шляхетских дочек не остался бы...
Винцусь скоро вернулся с полной флягой воды. И ещё мальчик принёс кое-что из еды — что нашёл у себя в перемётной суме.
Они вдвоём пробовали напоить раненого. Слегка присадив его, прикладывали ему к губам горлышко фляги, лили воду на губы. Однако у них ничего не получилось. Раненый швед по-прежнему был в состоянии забытья и не сделал ни одного глотка.
Винцусь заткнул флягу пробкой.
— Кажется, уже не жилец, — проговорил негромко.
— Нет, он ещё придёт в себя, — ответила Люба; она сказала это с неожиданной для себя надеждой, но без особой уверенности. — Посмотри: он молодой и сильный. Ему просто нужно отдохнуть и набраться сил... А нам с тобой пора возвращаться домой.
Они оставили возле раненого флягу и еду и вышли из хижины к лошадям. Уже вечерело, и времени у них оставалось — как раз добраться домой до темноты.
По пути они говорили о раненом.
Любаша сказала:
— Наверное, будет правильно, братик, если никто, кроме нас, не узнает об этом человеке.
Винцусь не мог с ней не согласиться; чтобы не было потом нужды лгать и изворачиваться, лучше сейчас недосказать, — этот простенький принцип известен всякому, кто совершал поступки, могущие показаться неблаговидными в глазах других — главным образом, старших, умудрённых (а может, обременённых) опытом многих прожитых лет. И трудно даже сказать, кто в своё время к этому принципу не прибегал. Думается нам, что даже не в кого бросить камень... Согласившись с сестрой, мальчик заговорил несколько об ином (ибо ему не очень было по душе, что сестра его принимает такое деятельное участие в судьбе какого-то раненого шведского офицера, к какому не сегодня-завтра явится с важным лицом сам пан Околеванец):
— Нас ведь не должно заботить, сестрица, поправится этот человек или не поправится. Он нам помог когда-то, да, но и мы ему помогли. Разве не так?.. Даже в хижину затащили. Ему повезло больше других раненых, что расползлись по нашему лесу. У него теперь есть даже крыша над головой, а также еда и питьё. Наша совесть может быть спокойна.
— Подумай, что ты говоришь, братик! — у Любы от негодования даже потемнели глаза. — Где твоё милосердие?.. Он совсем один там... в хижине. И ещё не известно — придёт ли он в себя, попьёт ли, поест ли...
— Он — враг! — насупился Винцусь. — Нам-то что за него бояться?
— Ты прав, конечно, — отвела Любаша глаза. — Но он действительно спас нас всех тогда. И не только жизнь нашу спас, но и... и честь твоей сестры, а значит, и твою шляхетскую честь, и вообще — весь дом наш. Что ты скажешь на это, мой разумный братик?
— Кабы они не приходили в наши земли, то и спасать наш дом ни от кого не пришлось бы, — буркнул Винцусь и отвернулся; а через минуту, всё ещё глядя куда-то в сторону, мальчик спросил: — Может, он просто понравился тебе?..
Но вопрос его остался без ответа.
Он открыл глаза и увидел, что лежит на широком ложе, застланном волчьей шкурой, посреди пещеры троллей. Он поразился этому очень, потому что припомнить не мог, когда это он отправился в горы и вообще встречал ли он троллей, которые его сюда заманили... или затащили. Присмотревшись, он понял, что вовсё это никакая не пещера; а лежит он в каком-то допотопном срубе, в коем из-под мхов, лишаев и тенёт только кое-где проступают полуистлевшие венцы, а с потолка свисают ветвистые, переплетённые между собой корни деревьев, что повырастали на чердаке; и опять же старые тенёта свисают серыми лохмами, опутаны ими все углы, и сидят по тенётам большие пауки, поблескивают глазками, глядят, глядят на него, стерегут добычу. А добыча будто он...
Капитан Оберг отвёл глаза от пауков и подумал: откуда свет, что отражается у них в глазках? Слегка приподняв голову, он увидел огромный очаг, как бы врезанный в торцовую стену. Это был очень древний очаг, возможно, древнее самого дома, этой ветхой хижины, возможно, это был когда-то языческий жертвенник. И в очаге горел сейчас огонь. Кто-то разжёг его и поддерживал. Наверное, тот, кто заманил его сюда... или затащил. Хотелось бы посмотреть на него — что за человек. И Оберг вновь и вновь обводил глазами стены и своды хижины и всякий раз натыкался на блестящие глазки пауков, которые зачем-то шевелили лапками — будто подманивали его к себе в тенёта. Он уже не сомневался, что хозяин хижины — такой же паук, но только очень большой. Этот паук и разжёг огонь в очаге и скоро начнёт готовить себе ужин.
