Книга Фабрика мухобоек - Анджей Барт

– Я не это имею в виду. Скажите, в Бремене принято бить стариков? Вы ведь избили этого седовласого человека.

– У людей, которые делают общее дело – а для меня таким делом была защита евреев, – часто случаются столкновения из-за несходства взглядов, это нормально. Во время войны стычки могут носить иной характер, чем в мирное время, скажем, за чашкой кофе. Возможны и вспышки агрессии, о чем потом обе стороны жалеют. И даже иногда доходит до драки.

– Вы называете дракой избиение старика, который потом шесть недель пролежит в больнице? У меня есть показания свидетеля, печника по профессии, – он видел, как вы, схватив председателя за волосы, били головой об отопительный котел, пока не пробили стенку котла насквозь…

– Он уже весь проржавел. Да и лечился председатель так долго, потому что очень заботился о своей внешности и не хотел появляться на людях с парой царапин. Ну скажите сами, герр председатель, не так уж это было страшно! У нас и хорошие минуты бывали. Я доверял вам, а вы – мне. Возможно, я не оправдал ожиданий – ваши соплеменники не попали в Палестину, как вы им обещали, – но и мне потом не сладко пришлось!

Регина смотрела на неровно пульсирующую жилку у Хаима на виске. Она знала, чем это обычно кончалось. И сейчас он резко вскочил и чуть не упал – от долгого сидения ноги отказывались повиноваться. К счастью, Борнштайн ловко его подхватил.

– Господин Румковский! – воскликнул судья с явно притворным возмущением. – Вы, глава государства, король, всеобщий заступник – и такая несдержанность?! Нехорошо! Сядьте на место. Простите, господин Бибов. Конечно, у многих в этом зале руки чешутся, но мы не для того здесь собрались. – И, повернувшись к защитнику, добавил: – Проследите, чтобы такое не повторилось… Мало ли что может случиться – все надо предвидеть…

– Из уважения к вам, ваша честь, и из опасения вас обидеть умолчу о том, что, если бы вам пару раз удалось предвидеть, чту может случиться, мы бы сегодня не встретились, тем более на таком процессе… – Регина не ожидала, что Борнштайн осмелится дерзить судье, и испугалась, что реакция будет очень резкой, однако судью, уже открывшего рот, опередил Бибов:

– Все вы видели: я старался не сказать о Румковском плохого слова, но больше не желаю сдерживаться. Ты забыл, сукин сын, как обгадил меня, когда тебя вызвали на комиссию? Думал, немцы не солидарны? Я обо всем узнал еще до того, как ты вернулся в гетто. Нужно было не задницу тебе надрать, а продырявить твою пустую башку…

– Господин Бибов…

– Знаю, выражения слишком крепкие, зато от души. Чего только я не делал для блага гетто! Сколько заказов для нас выпросил в городе! Сколько дарил дорогих подарков, чтобы привлечь клиентов! А начальство? Да я до самого конца твердил, что более дешевой рабочей силы, производящей хорошие и полезные вещи, мы нигде не найдем, а убедить тех, кто идеологию и застарелую предубежденность ставил выше экономической выгоды, было нелегко. Напомню также, что часто я, по просьбе еврейских работников, вмешивался, например, в распределение продовольствия. Сейчас, входя в зал, я заметил человека, который подал жалобу на то, что в Марысине отдыхает в основном верхушка, а не те, кто тяжело работает. Я проверил его слова и приказал разогнать эту шайку. Было так? Пускай присутствующие подтвердят…

В зале никто не отозвался; тишину нарушил потерявший терпение Борнштайн:

– Господин Бибов, отвечайте только на наши вопросы. Вы помните, сколько неевреев было в гетто?

– Конечно. Двадцать два человека. Поляки и польки, а также две немки.

– Откуда они взялись?

– В основном из смешанных супружеских пар, которые не захотели расстаться.

– К ним в гетто относились так же, как к евреям?

– У них не было никаких привилегий. В конце концов, они сами выбрали такую судьбу.

– А теперь предлагаю выслушать человека, который абсолютно беспристрастно расскажет о том, как в гетто относились к свидетелю. Господин Бибов, присядьте на минутку, вот сюда, на свободный стул, а Янину Вонсик попрошу отвечать со своего места.

Все обернулись, потому что Янина Вонсик сидела в последнем ряду. Теперь она встала, опираясь на костыль. Молодая, вероятно, ровесница Регины, с некрасивым и грубоватым, но открытым лицом.

– Расскажите нам, как вы, полька и христианка, оказались в гетто.

– Я сирота, жила в деревне у дяди, работала на него, но он не захотел держать у себя калеку, и я лет за десять до войны уехала в Лодзь. – Голос у Янины был мелодичный, совершенно не вяжущийся с ее лицом. – Дядя не дал мне ни гроша, только заплатил за билет, и я два дня голодная ходила по городу. Когда сил уже совсем не осталось, наткнулась на кожевенную мастерскую Цукерманов. Мира и Зигмунт меня накормили и пустили переночевать. И я у них осталась…

– В прислугах?

– Сперва я убиралась в магазине, но потом они увидели, что мне по душе их дело, и папа стал учить меня ремеслу. Уже через два года я сшила первую сумку, которую купила очень модная дама.

– Вы сказали «папа»?

– Своих детей им Господь не дал, и они относились ко мне как к дочке. Когда немцы стали сгонять евреев в гетто, я собралась и пошла с ними, ведь, кроме них, у меня никого на свете не было.

– В гетто были и другие христиане. Вы с кем-нибудь познакомились?

– Негде было знакомиться. Как оно в большом городе: знаешь только соседей и тех, с кем работаешь.

– Вы работали на кожевенной фабрике?

– Да, вместе с мамой и папой.

– Вы когда-нибудь видели председателя Румковского?

– Два раза. Один раз он приходил к нам с проверкой… Помню, тогда осерчал и давай охаживать палкой тех, кто сильно на него наседал…

– Наседал? Почему? У людей были какие-то претензии?

– Многим хотелось неделю отдохнуть в Марысине, но у него было только пять путевок, и он их отдал начальнику… А второй раз видела на концерте в его честь. Все заранее готовили номера. Даже меня просили выступить, но я-то ведь плясать не могу, а петь постеснялась. Пан председатель сидел в первом ряду, вроде ему очень понравилось, он даже хлопал. Вот и все… Ага, еще я знаю, что за хорошую работу он хвалил, но мог и здорово отчехвостить, кто не слушался…

– А если сравнить с председателем присутствующего здесь немецкого главу гетто, господина Бибова? Его вы когда-нибудь видели?

– Вблизи, упаси Бог, не видела… лучше было ему на дороге не попадаться. Как говорится, настоящий хозяин жизни и смерти. Всех, пока не отправил в газовую камеру, обобрал до нитки. Под конец отбирал даже вечные перья, зажигалки… Все, что могло пригодиться его помощникам.

– Вы были в гетто почти до последнего дня. Не захотели поехать со своими приемными родителями?

– Как же, очень хотела. Уже было слыхать пушки, мы спрятались, но у мамы совсем сил не стало, а тем, кто соглашался ехать добровольно, давали хлеб. Мама сказала, что, если прямо сейчас чего-нибудь не съест, все равно помрет, и пускай будь что будет. Конечно, я бы с ними поехала, но они и слышать не хотели. Я их проводила до вагона.