Книга Старая армия - Антон Деникин

Его нет — бежал. Очередь идти к Цингеру, а А. слаб «по задачам». Курсовой штаб-офицер вызывает следующего:

— Поручик Б.!

Через несколько минут возвращается А.

— Вы меня звали, г. полковник?

Билеты берут, обыкновенно, до их истощения. Поэтому некоторые офицеры норовят исчезнуть на время и появляются в аудитории, когда на столе 2–3 билета, и не трудно наскоро повторить их содержание. Представьте себе разочарование офицера, когда ассистент по рассеянности или, может быть, вспомнив свое прошлое, мешает раньше времени всю колоду билетов…

Вот экзамен по географии России у профессора Золотарева. Стоят у немой карты хмурый артиллерийский штабс-капитан и пехотный поручик. Штабс-капитан держит экзамен второй раз и знает, что Золотарев спрашивает исключительно по курсу; не взглянул даже на свой билет. Поручик не осведомлен об этом. Достались ему северные губернии, он знает их назубок, весело и беспечно поглядывает по сторонам. Подошла очередь…

— На севере России раскинулись беспредельные…

— Какой состав населения Минской губернии и чем оно по преимуществу занимается?

Поручик упал с облаков и не мог ответить.

— Какое значение Среднеазиатской железной дороги?

Поручик молчит — растерянный от неожиданности.

Ему кажется, что знает он предмет отлично, но экзаменатор придирается. «Не дают ходу простым армейцам…»

— Может быть, вы знаете, по крайней мере, где расположен Киев?

Поручик покраснел. «Очевидно профессор издевается…» Поднял было дрожащую руку с указкой к карте, но раздумал — опустил.

— От дальнейшего экзамена я отказываюсь.

Провал. Горькое чувство на душе от «людской несправедливости», уносимое далеко — в забытый Богом привислянский «штаб» или кавказское «урочище», разбитые надежды, иногда изломанная жизнь.

Рядом экзаменует по всеобщей географии ген. Сологуб — картавящий и тонный. Чтобы попасть ему в тон, совсем юный поручик из провинции извивается и усиленно звякает шпорами. Подпоручик никак не может назвать пункт на немой карте, в котором тогда происходили какие-то волновавшие мир события…

— Как это вы не знаете? Вы газеты читаете?

Подвох. Газеты он почитывает, но, может быть, во время экзаменов это считается легкомысленным… Бог его знает, этого профессора, к чему он ведет… Подпоручик мнется.

— Никак нет, Ваше-ство.

— Напрасно, поручик, каждый интеллигентный человек должен интересоваться такими событиями.

Подпоручик, видимо, завял окончательно.

Страшен профессор истории Форстен. Серьезный ученый, он морщится и нервничает — не может никак снизойти до уровня элементарных руководств, которыми нас начиняли в средней школе. И среди плавно и последовательно текущего рассказа «по Иловайскому» огорошивает вопросом:

— Укажите общие черты в характере революционных движений в странах Европы в первой половине XIX века…

К столу подходит поручик Г. — человек «черноземного типа», с медно-красной бородой; за ним с места упрочилось прозвище — «голос из провинции». Перекрестился незаметно прежде, чем взять билет… Царствование Генриха IV он знает отлично; громко и уверенно докладывает. Рассказал, между прочим, про толстого вельможу, которого король за какую то провинность, учтиво разговаривая, заставил бегать с собой по саду…

— Ах, пожалуйста, оставьте анекдоты…

Г. сердится — профессор прерывает нить его мыслей. Дальше… Упомянул о Париже, который «стоит обедни»…

— Я же вас просил оставить анекдоты…

Г. изведен совсем. Сердито глядя из-под нависших бровей, глухим басом бросает:

— И про «курицу» не надо?

— Да, пожалуйста, и про курицу не говорите.

Вспоминаешь эти сценки академической жизни с двойным чувством — с улыбкой и с грустью: какие иногда мелочи выбивали из колеи человеческую жизнь и сколько тех людей, что приходят на память, погибло в страшные годы войны и революции…

* * *

В двадцатых числах сентября кончались экзамены, и определенное число выдержавших и попавших в конкурс офицеров получало записки с приглашением явиться в Академию «для занятия ситуацией». Этим нудным делом нас занимали недели полторы, пока не налаживались систематические лекции. Традиционная записка, дававшая косвенно ответ на волновавший всех вопрос — попал или нет? — в жизни офицеров была большим событием, открывая широкие перспективы одним и закрывая наглухо дорогу — на время или навсегда — другим. Оттого в эти дни можно было видеть в погребках Соловьева, Перетца, у Лейнерта и в других подобающих местах немало офицерской молодежи, возбужденной, горячо беседующей и звонко чокающейся — одни на радостях, другие с горя…

Материальное положение академистов в мое время было весьма плачевно. Нормально офицер получал в месяц содержания 81 рубль. Если принять во внимание обязательные вычеты в заемный капитал своей части и Академии и ежемесячный вычет «благодетелю» — портному Хазановичу, шившему нам обмундирование в рассрочку, то на жизнь оставалось не более 50 руб. — для Петербурга очень мало. И если холостые сводили кое-как концы с концами, то семейные положительно бедствовали. Три академических года для них и для жен, обыкновенно разделявших учебную страду со своими мужьями, помогая им перепиской, статистическими подсчетами и т. п., были для многих настоящим подвижничеством.

Не удовлетворяла многих и обстановка моральная.

Взаимоотношения слушателей с профессурой были чисто формальными. Мы любили, ценили одних и не любили или относились скептически к другим. Но все они составляли какой-то неведомый нам мир и почти никогда не спускались в недра нашей жизни, с ее недоумениями и пытливыми запросами, навеянными широко раскрывающимися горизонтами знания… Наш выборный курсовой староста, сотник Гулыга, вел с ними переговоры по вопросам чисто техническим, как, например, о составлении конспектов лекций, но дальше этого общение шло редко. Только летом, во время кратких полевых поездок, по традиции устанавливались между академистами и их руководителями более близкие и в общечеловеческом, и в педагогическом смысле отношения. Бывали тогда и общие пирушки, развязывавшие языки и совлекавшие футляры…

Эту официальность отношений подметил человек со стороны, профессор психологии А. И. Введенский. На его лекциях аудитория всегда бывала переполненной; в течение всего 1897 г. регулярно посещали их и начальник Академии (Леер), и административный персонал. Лекции привлекали большое внимание. Но когда однажды в знакомом доме Введенского спросили — доволен ли он своим преподаванием в Академии, он ответил:

— Как вам сказать… Я не могу пожаловаться на недостаток внимания со стороны моих слушателей. Но я не привык к такому отношению: когда кончишь лекцию, никто не подойдет, не задаст вопроса, не поспорит, как это бывает в других высших заведениях. По-видимому, тема не захватывает их, не волнует…