Книга Адмирал Ушаков - Леонтий Раковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эски-Гассан отчаянно отстреливался, но не смог больше одной склянки выдержать меткого огня русских пушек и стал позорно убегать.
– Смотрите-ка, смотрите, «крокодил»-то наш хваленый удирает! – смеялся Ушаков, спокойно стоявший на шканцах под турецкими ядрами. – В авангарде, брат, быть несладко.
Поворачиваясь, капудан-паша подставил богато разукрашенную корму «Бериславу» и «Стреле». Фрегаты метко ударили по ней орудиями своего лага[45]. С высокой кормы посыпались в воду обломки больших ярко окрашенных досок, полетел вниз алый адмиральский флаг.
– Так его, молодцы! – похвалил Ушаков. – Ну, «крокодила» уже и след простыл! Пора взяться за его детушек! Поднять сигнал: «Всем следовать в точности движениям флагмана!»
В густом пороховом дыму русские корабли неожиданно для турок сблизились с ними.
– Бить книппелями[46]! – скомандовал Ушаков.
Вот когда могла по-настоящему вступить в дело малокалиберная артиллерия русских фрегатов.
Книппеля с треском ломали мачты и реи, перебивали ванты. Снасти свисали с турецких кораблей гроздьями.
Лишенные своего знаменитого флотоводца, турки окончательно смешались. Они стреляли беспорядочно и торопливо. Море вокруг русского флота кипело от ядер и брандскугелей, падавших в воду.
Турки были подавлены. Они думали лишь об одном: поскорее выйти из боя. Их суда стали поспешно сверху донизу одеваться парусами. И, не дожидаясь друг друга, они врассыпную уже летели на запад.
Преследовать турок стало невозможно: турецкие корабли вообще были легче на ходу, чем русские. Им помогали также легкие бумажные паруса, которые надувались скорее тяжелых пеньковых.
И к закату солнца турки скрылись за горизонтом.
Ушаков чувствовал себя счастливым: первый морской бой русской эскадры на Черном море был блестяще выигран. Нервное напряжение, в котором он находился все эти дни, улеглось, прошло. Федору Федоровичу хотелось теперь только спать.
Но нет, раньше надо под свежим впечатлением написать рапорт Войновичу о бое. Прежде всего надо подумать о героических матросах и офицерах, которые сегодня выиграли беспримерный морской бой с сильным врагом.
Ушаков пошел к себе в каюту, снял мундир, умылся и сел писать.
«Это была первая на здешнем море генеральная нашего флота баталия, – с удовлетворением написал он. – Я сам удивляюсь проворству и храбрости моих людей: они стреляли в неприятельский корабль нечасто и с такою сноровкою, что казалось, каждый учится стрелять по цели».
Он подробно изложил все фазы боя и закончил:
«Прошу наградить команду, ибо всякая их ко мне доверенность совершает мои успехи; равно и в прошедшую кампанию одна только их ко мне доверенность спасла мой корабль от потопа, когда штормом носило его по морю».
– Федор Федорович, прибыли от адмирала, – прервал его вошедший в каюту денщик.
– Опять письмо? – недовольно поморщился Ушаков. – Переписка, как у жениха с невестой! И чего он? Снова какие-либо страхи мерещатся? Кто там с письмом? Давай! – встал он.
В каюту вошел посланный Войновичем мичман с «Преображения». Он протянул Ушакову конверт.
– Обожди, братец, я тебя кликну, – сказал Федор Федорович, принимая конверт.
Мичман вышел.
Ушаков разорвал конверт и снова увидал знакомые адмиральские каракули:
«Поздравляю тебя, бачушка Федор Федорович. Сего числа поступил весьма храбро: дал ты капитан-паше порядочный ужин. Мне все видно было».
– Интересно, куда он запрятался на время боя? В льяле[47], должно быть, хоронился? «Мне все видно было». И это говорит адмирал, командир эскадры! – презрительно качал головой Ушаков, читая.
«Сей вечер, как темно сделается, пойдем на курш 050 к нашим берегам. Сие весьма нужно. Вам скажу после…»
– Чего там – после? Этакий секрет. Я и сейчас знаю: струсил, Марко Иванович. Рвешься поскорее на берег – там безопаснее!
«…А наш флотик заслужил чести и устоял противу этакой силы».
– «Флотик»… – Ушакова даже передернуло. – Вот дурак, прости господи!
«Мы пойдем в Кезлову[48]: надобно мне доложить князю кое-что!»
– Понятно: похвастаться, что контр-адмирал Войнович выиграл сражение у острова Фидониси! Теперь ты будешь говорить так. Пули лить ты мастер. Да только вряд ли поверит тебе князь Потемкин. Мордвинов – тот нарочно сделает вид, что поверил!
«Прости, друг сердечный. Будь, душенько, осторожен…»
– Тьфу! – плюнул Ушаков. – Ей-ей, как невеста жениху! Ох и льстец! «Друг сердечный – таракан запечный!» Знаем мы таких «друзей»!
«Сей ночи, чтоб нам не разлучаться, я сделаю сигнал о соединении, тогда и спустимся».
– Держится за меня, как малое дитя за нянькину юбку. И это – контр-адмирал. Ничтожество! «Мне все видно было!» – передразнил Ушаков. – Еще бы не видеть, как с этого знаменитого «крокодила» перья летели. «Флотик»! Эх ты, зейман!
Ушаков со злостью швырнул записку Войновича на стол.
Пока шли к Севастополю, Войнович продолжал трусить и слал записки Ушакову, прося помощи:
«Друг мой, Федор Федорович! Предвижу дурные нам обстоятельства. Сего дня ветр туркам благодетельствует, а у нас нет его, фрегаты упали под ветр. Если да приблизится он, то должно нам строить поскорее линию и приготовиться к бою. Если бы фрегаты не были так увалены под ветр, мы достигли бы гавань, но что делать, судьба наша такая, надобно делать все, что к лучшему. Дай мне свое мнение и обкуражь, как думаешь, дойдем ли до гавани… Пошли к фрегатам, чтоб поднимались к ветру, да сам не уходи далеко, о чем да сам ты знаешь».
Но чуть только эскадра втянулась на севастопольский рейд, как сразу все резко изменилось. На берегу адмирал мог обойтись и без «друга сердечного» «бачушки» Федора Федоровича. Очутившись в безопасности, Войнович уже оставил лесть и притворство и показал свое настоящее лицо мелкого завистника и интригана.
Он не мог примириться с тем, что Ушаков оказался победителем, а он должен остаться в тени. Ему было стыдно признаться, что такую блестящую баталию выиграл начальник его авангарда, а он, командир всей эскадры, оказался простым наблюдателем.
И Войнович постарался представить дело в совершенно ином свете.
Прежде всего он притворился контуженым, чтобы все видели, что адмирал не щадил себя в бою.
