Книга Друзья и враги Анатолия Русакова - Георгий Тушкан

— Ничего, он всему мигом обучится, — восхищался Анатолий.

Дядя снова вышел в другую комнату, принес оттуда и вручил Анатолию подарки: три книги об охоте, старый бинокль и новый фотоаппарат «ФЭД». Анатолий приподнял дядю в воздух и так его прижал, что тот крякнул:

— Ну и здоров стал, черт!

2

Снова сели за стол.

— Недели две назад, — сказала Ольга Петровна, — заезжал Юра. Большой стал. Не узнать. Вынул анкету и спрашивает, где ты родился, сколько тебе лет и еще разные вопросы. Я на все вопросы ответила, а потом спрашиваю — зачем? А он: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей», и укатил! Чудной!

Анатолий стал расспрашивать о друзьях, знакомых, о новом высотном доме, о том, как бы попасть на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку…

Наконец, поглаживая примостившегося на коленях Майка Второго, он, помолчав, сказал:

— О том, как мне жилось в колонии, я вам писал. Теперь не нужно меня агитировать учиться. Все понял… Сам рвусь. Но сидеть на чьей-либо шее — не хочу.

— Да что ты, сынок! — укоризненно воскликнула мать. — Да я…

— Нет уж, лучше сразу все объяснить, — возразил Анатолий.

И он рассказал, что в колонии закончил девятый класс, а здесь поступит в десятый класс вечерней школы рабочей молодежи. Днем будет работать.

— Не спеши, — вмешался дядя. — Мы думали, что прежде всего — ученье. У меня персональная пенсия, мать твоя тоже теперь повысила квалификацию, экзамены даже сдала. Мы просим тебя — заканчивай десятилетку. А там дело покажет: или дальше учиться пойдешь, в институт какой, или работать начнешь.

— Я не малютка, чтобы на маминых и дядиных харчах сидеть. Руки-ноги есть, не инвалид, — упрямо повторил Анатолий.

— Мы же для тебя стараемся, чтобы ты на мель не сел, чтобы облегчить начало, — настаивал дядя.

— Знаю. Мать будет по три дежурства подряд брать, чтобы подработать, а ты, дядя, откажешься от походов по книжным магазинам… И все это для того, чтобы здоровенный балбес не переутомлялся. Нет! Буду работать днем, а учиться вечером. Закончу десятый класс, поступлю заочником в автомеханический институт.

— Или ты боишься, что после уроков нечем будет занять свободное время? — И дядины серые проницательные глаза с хитринкой уставились на юношу. — Учи иностранный язык: Дельная вещь, поверь моряку! Музыке учись, ведь ты умел на баяне…

— Ничего я не боюсь, — уже сердито сказал Анатолий. — Я буду работать и учиться. И точка! Про колонию я вам потом как-нибудь расскажу: там учат и уму-разуму и труду. Я там не только девять классов закончил, но выучился на слесаря пятого разряда и на шофера третьего класса.

Ольга Петровна вдруг всхлипнула, подошла к сыну и порывисто поцеловала его в голову. Лицо дяди расплылось в улыбке.

— Ну, брат, вот это действительно здорово! Вот это хорошо! Но все-таки учиться тебе надо — это прежде всего.

А счастливый Анатолий продолжал:

— В колонии мы и машины ремонтировали, и запчасти к машинам делали, премии получали. Я около трех тысяч с собой привез. Мотоцикл куплю. В колонии остались друзья. Надо будет посылки им послать…

— А кто они, эти твои друзья? — настороженно спросила мать.

— Активисты, конечно!

— Кто-кто? Какие активисты?

— Ну, надо там побыть, чтобы понять. Активист — это тот, кто понял свои ошибки, отвернулся от прошлого гнилья и доказал это делом. Словом, лучшие из ребят.

— И много в колонии у тебя друзей?

— Приятелей много, а друзей только трое…

— А кто они? Как попали туда?

Анатолий налил чай на блюдце и, шумно отхлебывая («совсем разучился прилично есть», — огорчилась мать), сказал:

— Есть у меня друг Влоо, то есть Володька Степин. Отца у него убили гитлеровцы, а у матери вторая группа инвалидности, ее фашисты в гестапо мучили. Умерла сестренка. Влоо, чтобы не умереть с голоду, крал картошку, консервы, шоколад, попал в шайку. Потом пришли наши, а шайка его не отпустила, заставляла красть уже при советской власти. Он слабохарактерный, пошел на это и вместе с шайкой попался. К нам в колонию он пришел полуграмотный, никого не слушал, ругался. А потом начал учиться, работать, да еще как! Стал активистом и помог мне против Франца. Мы подружились. Вот ему-то хочу отправить посылку.

— Пошлем! — горячо отозвалась Ольга Петровна. — А что это за Франц?

— Франц? — Анатолий нахмурился и покраснел. — Неприятно вспоминать. Был такой тип, я даже с ним, дурак, сначала дружил. Хотел он командовать нами, как атаман, и жить паразитом. «Бросай учиться и работать, государство и так нас обязано кормить. А кто не согласен, тому перо в бок…» Ну, кончилось это тем, что вошел он в шайку, сделали они ножи, запаслись железными болтами, видно, собрались крепко пошуметь. Мы, активисты, вовремя заметили. Франц на меня с ножом, а тут Володя — хвать его за руку… Потом еще Глеб. Родителей нет… Он у нас мировецкий поэт. Думаете, заливаю?

— Толя1 — воскликнула мать.

— Ну ладно, ладно… ну, не вру. Его стихотворение недавно даже в комсомольской газете напечатали.

— Такой талантливый мальчик… Как же так? — Ольга Петровна поднесла платок к глазам. — Пошлем посылку всем. Я сама им письма напишу.

После завтрака дядя попрощался и направился к двери.

— А охота? — крикнул Анатолий, прижимая к груди щенка.

— Приезжай на дачу в субботу вечером или в воскресенье утром, пораньше. Большой добычи не обещаю, а побродить по лесу — побродим.

— Ну, пойдем к тебе, отдохни с дороги, — сказала мать.

Все как прежде в его комнате: та же кровать, тот же шкаф, коврик с оленем над кроватью. Все было давно знакомо, но все так волновало теперь. Справа на полке стояли все три тома «Графа Монте-Кристо». Анатолии усмехнулся, подмигнул старым приятелям: «Такие-то дета, брат Эдмон Дантес, благородный граф Монте-Кристо! Теперь и мы узнали, что такое коварство и клевета…»

Анатолий потянулся к баяну, который в чехле стоял на этажерке. Что же сыграть? Анатолий начал свою любимую — «Раскинулось море широко». Мать отвернулась, чтобы скрыть слезы: эту песню любил ее покойный муж.

Играя, Анатолий глядел на снимок, висевший на стене. Когда-то снимались всем классом… С фото на него смотрели большие глаза девочки в школьном платье. «Нина, как-то мы встретимся с тобой? Что ты думаешь обо мне?»

— Ты все же поспи, сынок, отдохни, — сказала мать, входя.

— Да я не устал.

— Это так кажется. Поспи! Ну, сделай это для меня. Спать не хотелось, но Анатолий разделся. Зеркало на столике отразило смуглое стройное тело. На левой руке у запястья красовалась татуировка — якорь, на бицепсе — инициалы «А. Р.» и две руки в рукопожатии. «Проклятая дурость! — с горечью подумал он. — Патриарх! Надо уничтожить эту гадость. Но как ее свести?»