Книга 24 часа - Клэр Сибер

Я двинулась прочь от Сида. Делать это становилось с каждым разом все легче и легче.

– Я тебе позвоню, – сказала я.

– Не утруждай себя этим, – пробормотала Эмили.

– По поводу Полли.

Я закрыла за собой дверь. Но перед этим я успела увидеть выражение его лица. Выражение, которое чуть не заставило меня вскрикнуть: как у потерявшегося мальчика. Никто другой этого понять бы не смог. Несмотря на всю мою браваду по отношению к Сиду, он дал мне нечто такое, чего не давал никто другой. И чего мне никогда не даст ни один мужчина. Трепетное волнение, за которое я сама себя презирала.

Кто станет заботиться о Сиде сейчас, когда я это делать уже не в состоянии?

* * *

Разве можно всегда добиваться того, чтобы все шло правильно? Нет, это немыслимо.

В тот вечер я легла спать в тревожном состоянии, едва удерживаясь от того, чтобы не надавать самой себе пощечин. Я представляла себе, что сказали бы Бев и мои коллеги по этому поводу: «Не будь такой суровой по отношению к себе». А всегда ли вел себя правильно Карл Юнг, отец всех психоаналитиков, придумавший «лечение разговором»? Когда он трахал любовницу, пока его жена возилась с детишками, он очень даже хорошо знал, что – теоретически – он должен хранить супружескую верность. Должен – но не делал этого. «Не говорите “должен”, – поучали гуманисты. – Не давите на самого себя. Говорите “мог бы”».

Я должна была, я должна была, я должна была.

Потому что действительность – это не теория. Действительность – это нечто суровое, нечто такое, от чего никуда не денешься: приходится каждый день принимать жизненно важные решения в условиях, когда ты едва можешь выбрать, из какой крупы сегодня приготовить кашу.

«Почему, черт побери, жизнь так тяжела?» – то и дело слышала я от своих клиентов, бунтующих против своих богов. Я не знаю, что ответил бы им Юнг, но, как большинство из нас, он попросту не мог устоять против того, что помогало ему залечивать раны, наносимые жизнью. В его конкретном случае это был соблазн близости с женщиной, которая давала ему то, чего он не находил дома.

Теория против реальности. Разве это не то, к чему сводится жизнь?

Я знала, что не должна была позволять Мэлу меня целовать, но мне хотелось этого, и поэтому я позволила. Конечно, я также хотела и побыть в одиночестве; я хотела – больше, чем чего-либо другого, – восстановить свой развалившийся брак; я хотела, чтобы зажили мои жуткие раны. Но я ведь была всего лишь человеком со всеми его слабостями. Откровенно говоря, я нуждалась в том, чтобы мне уделяли внимание. Я ведь, черт возьми, была одинока. Я была одинока уже не один год.

Утром Эмили приготовила нам блины с черникой, и затем, наливая кофе в чашки, сказала:

– Я подумала, что, наверное, могла бы свозить Полли к своей маме.

Ее мать переехала несколько лет назад на небольшую ферму в Линкольншире[34] вместе со своим новым сожителем. Полли там очень нравилось: собаки, овцы, пони, свежий воздух, поездки на тракторе и перепаханные поля.

– У нее новый шетландский пони. Я уверена, что Пол хочется покататься верхом. – Эмили похлопала своими искусственными ресницами, глядя на меня. – А ты сможешь устроить себе небольшой отдых и не переживать по поводу этого…

Поспешно бросив на нее взгляд, я тем самым не позволила ей выругаться в присутствии Полли. Эмили, поморщившись, продолжила:

– …ее отца. Я привезу ее обратно завтра вечером. Пожалуйста, Лори. Сделай перерыв. – Она положила крышку на банку с кленовым сиропом. – Да и ты тоже могла бы туда съездить, да?

– Нет, езжайте вы. – Я в кои-то веки приняла моментальное решение. Полли будет полезно побывать в сельской местности, а я за время ее отсутствия смогу навести порядок в своих мыслях. – Может, я приеду туда к вам чуть попозже.

Но я знала, что не приеду. Мне просто снова захотелось закрыть дверь так, чтобы весь остальной мир остался по другую ее сторону, и лечь в кровать.

* * *

Когда Сид съехал, я стала ложиться спать сразу после того, как засыпала Полли, причем не потому, что чувствовала себя уставшей, а просто чтобы побыстрее закончился очередной день. Я раньше всегда была полуночницей, но теперь заставляла себя ложиться пораньше, желая впасть в забытье. И, поскольку я старалась не пить спиртного после того, как вернулась из Испании, у меня не было другого выхода.

Однако, если я засыпала в десять, это обычно означало, что я просыпалась в четыре, а после лежала в напряжении, напрасно молясь о том, чтобы снова погрузиться в забытье. Я слышала при этом звуки пролетающих в небе самолетов и щебет птиц, слишком уж бодро начинающих свой день на рассвете.

Забытье было игрой, в которую я играла после расставания с Сидом. Я жаждала забытья. Но это была битва, которую я никогда не выигрывала.

И на протяжении того дня и той ночи, в течение которых Полли находилась в отъезде, Сид звонил снова и снова, пока я наконец не выключила телефоны и не положила себе на голову подушку.

Сейчас: час одиннадцатый

7 часов вечера

Автомобиль, который Сол «взял взаймы», оказался старым синим «вольво» с потертыми сиденьями и следами того, что в этой машине возили собаку. Под ногами хрустят пустые пакеты и смятые баночки из-под кока-колы. Пепельницы переполнены.

Сол включает обогреватель и, сунувшись разок по ошибке на асфальтированную дорожку, вскоре перешедшую в ухабистую проселочную дорогу, он затем поворачивает назад и находит шоссе. Я поначалу держусь почти на самом краешке сиденья, так крепко сжимая его кожаное покрытие, что мои руки начинают потеть, и высматриваю в зеркале заднего вида, не едет ли кто-нибудь за нами. Я ожидаю в любой момент увидеть мигающие проблесковые маячки полицейских машин и услышать завывание их сирен. Но чуть позже я уже клюю носом на этом удобном кожаном сиденье: я очень устала, и шуршание шин набирающей скорость машины по асфальту шоссе действует на меня усыпляюще.

Когда я просыпаюсь, мы уже стоим – по-видимому, на какой-то придорожной площадке для автомобилей. Сол вылез из машины и курит: я догадываюсь об этом по светящемуся и двигающемуся в темноте кончику его папиросы. А еще Сол, похоже, с кем-то разговаривает.

Я резко выпрямляюсь, и во рту у меня становится сухо. Кто там может быть?

Я приоткрываю окошко, и в ноздри мне врывается сильный запах навоза. Теперь я вижу, что Сол разговаривает по телефону. Он говорит так, словно кого-то о чем-то упрашивает.

– Пожалуйста, – слышу я. – Я обещаю, что на этот раз…

Он то и дело нервно проводит ладонью по своим коротким волосам. Я догадываюсь об этом, видя, как перемещается оранжевый кончик его папиросы.

– Да, я знаю. – Он пытается что-то объяснить, но тот, кто на другом конце линии, его не слушает, а все время говорит сам. Это ясно, потому что Сол то начинает фразу, то запинается, а движения его рук, головы и тела – дерганые и напряженные. – Да, но… – Пауза. – Да, я знаю, Дин. Я знаю, что она неуправляемая. – Пауза подольше. – Да, хорошо, я понял. Да. Хорошо. Увидимся там.