Книга На этом свете - Дмитрий Филиппов

Настал наконец момент, когда отголоском далекого прошлого вспомнилось: «Вешайтесь, духи!» Прошел месяц, и это было воспоминанием из другого мира, из другой жизни. Это было началом ее конца.

А еще есть понятие безграничной власти. Хорошо помню один момент. Я спал. Не помню, что именно снилось, но что-то хорошее: то ли пиво, то ли Вера… А разбудил меня удар под дых.

– Что, сука, спать полюбил?

Я согнулся в кровати и тут же получил второй удар по лицу, но уже беззлобный, не сильный, а так, для проформы, чтобы проснулся быстрей.

Рота лихорадочно выстраивалась на «взлетке» по форме «раз» – кальсоны и тапочки, и в одно мгновение я вобрал в себя общее беспокойство и суету.

Орал старший прапорщик Фарзуллаев:

– Гнойники! Духи вонючие! Я вам всем пробки в жопу воткну, чтобы пердеть разучились.

И уже обращаясь к дневальным:

– Открыть форточки!

В казарме действительно стоял душок, но это естественно, когда семьдесят здоровых парней поужинали подтухшей капустой и спят под одной крышей. Сержанты ходили злее собак – им в очередной раз не дали поспать. Мы заспанными глазами глядели на мир, но ничего хорошего не видели: весь он в своей неохватной широте, от Новой Земли до Антарктиды, от улыбки ребенка до поцелуя любимой сосредоточился в переносице старшего прапорщика; мир не хотел принимать свои прежние размеры, пока мы не искупим свою вину.

Старшина еще поорал и лег спать, а рота провела остаток ночи в упоре лежа. Прошел всего месяц с момент призыва. Мы уже приняли присягу, прошли курс молодого бойца. Мы уже перестали быть гражданскими людьми. Новый порядок вещей уже вытеснил былые привычки. А самое главное – мы уже начинали верить в правильность такого порядка. И то, что он противоречит всем законам этики, человечности и морали, ничуть не смущало. Мы по капле выдавливали из себя свободных людей и превращались в машины для исполнения приказов.

Все то, что поначалу казалось затянувшимся сном, медленно, но верно оформлялось в реальность. В этом не было нашей вины; в этом не было нашей заслуги. Законы времени и обстановки незаметно делали свое дело, и сном уже стала казаться моя прошлая жизнь. Я грезил о ней ежесекундно как о потерянном рае, но сама возможность вернуться в прошлое отодвинулась за горизонт доступных пределов. Оставалось жить и мечтать, заглатывая временами подступающие слезы.

Я начал привыкать и к форме, и к еде, и к распорядку дня. Все оправдывалось одним простым словом – армия. Дома от него веяло романтикой мужского дела. Реальность оказалась прозаичнее.

Каждая мелочь имела свое название и место, и упорядоченность всего и вся отменяла любые проявления свободной воли. На каждое человеческое желание существовало правило, закрепленное уставами. Армейская машина не останавливалась ни на секунду, мчала вперед, громыхая колесами приказов, распоряжений и директив, готовая без жалости сбить любого, кто встанет у нее на пути.

Форма и бритая голова – всего две составляющие, чтобы обезличить человека, лишить его свободной воли. И все становятся похожи друг на друга, как две капли болотной воды. Ластиком формы с нас стерли былые таланты, ум, возраст – и с чистыми душами мы предстали перед волчьим взором старослужащих, чтобы заново определить для себя место в этой стае. Не верилось, что когда-то они были такими же, как и мы. Этого просто не могло быть. Их призвали сразу же вот таких вот: уверенных в себе, жестоких, равнодушных и сильных.

Забудь о прошлом, живи настоящим и доказывай в этом настоящем, что ты чего-то стоишь, что ты не тряпка и готов соответствовать… Чему? Да все тому же волчьему быту. А если ты другой, непохожий – терпи и смиряйся; или ломай свое существо, выравнивай звучание души в унисон с общим воем.

3

В один из последних вечеров перед призывом в армию мы с Верой были на Юркиной свадьбе. Море вина, богатый стол в ресторане… Мы искренне веселились, и казалось, что момент расставания уплыл в необозримые дали; а вечер расплескивал счастье полными горстями: мы подставляли улыбающиеся лица, держались за руки и украдкой целовались.

Помнится один случай. Невеста поворачивается спиной к гостям, бросает через голову букет, и этот маленький цветной комочек летит в Верину сторону, точно ей в руки. И вдруг откуда-то со стороны, сбоку – перст судьбы, насмешка богов, – вылетают напряженные озлобленные руки, вгрызаются в бутон красного тюльпана и судорожно тянут букет на себя. Заминка, неловкая пауза. Две девушки стоят друг напротив друга и держат букет, который из символа будущего счастья в одно мгновение превратился в соцветие истерзанных лепестков. Но пауза длится недолго. Вера в силу врожденной интеллигентности разжимает ладони, опускает глаза. Взгляд, еще минуту назад такой искристый, по-детски счастливый – потухает.

Но торжество продолжается, и снова танцы, вино, тосты… Поздно вечером мы приезжаем домой, распиваем бутылку «Саперави» с горьким шоколадом, устраиваем эротическую фотосессию и до потери сил занимаемся любовью.

– Ты будешь мне изменять?

– Конечно! – она заразительно смеется.

– Ты с ума сошла? – я принимаю угрожающую позу. – Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

– О да, мой господин! – снова взрыв заразительного смеха. Я уже говорил, что она одна на всем свете может так смеяться?

– Вера, я серьезно!

– Глупый, ну зачем ты задаешь такие вопросы… Откуда я знаю?

– Ты неделю назад вообще пожениться предлагала.

– И сейчас предлагаю. Но это из другой области.

– Какой еще области? Есть ты, есть я, мы любим друг друга. Откуда взяться измене?

– Я ненавижу лгать – ни тебе, ни себе самой. Год – это слишком большой срок, чтобы что-то загадывать и тем более что-то обещать. Я не хочу тебе изменять! Чувствуешь разницу? Но не хочу сейчас, в этот день и в эту секунду. Если бы я с легкостью могла сказать: да, милый, обещаю хранить тебе верность, а сама бы завела на этот год любовника или даже двух, перед твоим возвращением рассталась с ними и с невинными глазами вышла тебя встречать на перрон с букетом цветов… Если бы я все это могла, разве ты смог бы меня полюбить?

Она всегда умела находить нужные фразы. Спорить с ней было бесполезно – все равно что объяснять кошке, как правильно есть сметану. С умным видом выслушает, но лакать будет по-своему.

– Нет, не смог бы.

Она прижимается щекой к моему плечу.

– Я правда не хочу тебе изменять. Но очень боюсь, что пообещаю тебе то, чего не смогу выполнить.

Эта невозможная честность наших отношений пугала и волновала одновременно. Каждый день просыпаешься с ощущением того, что хрупкий мир может быть разрушен: вот возьмет она в руки увесистый булыжник и зашвырнет с размаху. Стеклянная стена всхлипнет, изойдет трещинами и рассыплется на множество мелких осколков. А мне останется только стоять возле этой кучи битого стекла и остервенело размышлять: идти ли строить себе новый мир или склеивать по кусочкам этот.