Книга Духов день - Николай Зарубин

Особым околотком, на Малайкиной горе, проживали татары, которые по-своему справляли свои татарские праздники и так же по-своему захоранивали своих сородичей на своём же татарском кладбище.

Земледелием никто не занимался, но хлеб всё одно был нужен, поэтому женщины и девушки в уборочную страду нанимались к крестьянам в окрестные деревни жать пшеницу и рожь, расчёт с ними производился зерном, которое перемалывалось на муку на собственной заводской мельнице.

Иннокентий Черемных успел заложить церковь во имя святителя Иннокентия, но в 1901 году неожиданно умер от нарыва, который образовался у него на плече. Жена его вскоре завод продала товариществу И.Р. Шенниц, И.Р. Лескова и И.Ф. Зицерман. Завод к тому времени имел два паровых двигателя мощностью двадцать шесть лошадиных сил, на разных работах занято было до шестидесяти человек, а годовой оборот исчислялся ста десятью тысячами рублей.

Иннокентьевский приход до семнадцатого года насчитывал сорок девять дворов против двадцати четырёх в деревне Афанасьево.

Так вот: осенью шестнадцатого года Степан Фёдорович поехал в Иннокентьевск к тамошнему деревянных дел мастеру Алексею Жилинскому прикупить парочку бочек, квашёнку и кое-чего ещё из того, что изготавливал этот известный в округе человек.

Напросилась с отцом и Дуся.

Когда уже взрослые пили чай, к хозяину по какой-то надобности зашёл местный парень Алексей Бадюло. О чём успели поговорить молодые, столкнувшись лоб в лоб во дворе, теперь уже никто не сможет сказать, но то, что они сразу же понравились друг другу, в том сомневаться не приходится. Во всяком случае, Степан Фёдорович нашёл девицу в состоянии сомнительном, ибо Дуся то краснела, то бледнела и прятала глаза, когда отец её о чём-то спрашивал.

Покрутил русой головой Степан Фёдорович и отстал от девки – не брать же ему, зрелому мужу, в расчёт девичью глупость?.. Она же затаила своё.

А что вышло из того союза Авдотьи с Демьяном, мы уже знаем из предыдущего рассказа. Правда, не всё знаем, потому требуется дополнение.

Демьян и верно – грезил о Мавре. После того как она его отшила на ширяевском покосе, затаил обиду, но не перестал сохнуть по девке. Мавра же, оказавшись в кругу афанасьевской молоди, всячески старалась показать своё к нему пренебрежение, что также с её стороны было не более чем девичьей уросью. Повернётся манерно к нему спиной, глянет через плечо с усмешкой – и была такова. Демьяна же душит обида. «Это ж надо, как она меня перед робятами выставлят», – думал самолюбивый парень, не привыкший к таковскому обращению. И мучился бедный, не зная чем ответить зацепившей его сердце девке. А тут и тятенька, Роман Сидорович, призвал к себе сынка. Поставил напротив себя, развалившись на деревянном диване, и молвил как о давно решённом:

– Женю я тебя, Демьян, и девку в жёны тебе приглядел.

– Кого же? – оторопел отрок.

– Авдотью Долгину. Семнадцать годков покудова ей, да это ничего. Ко всякой работе приучена в семействе своём, а родитель её Степан Фёдорович хрестьянин правильный, и корень его тож крепкий. В опчем, решено. На Покров и свадьбу сыграем.

Вышел из дому Демьян с полной сумятицей в голове. Вроде к месту свадьба – пускай Мавра помучается. Так ей, постылой, и надо, не будет из себя строить недотрогу.

Но с другой стороны зайди, то жена вить на всю жизнь, и, значит, не видать ему больше Мавры.

Но есть еще и третья сторона – решение тятенькино, которое нарушать никому в семье Котовых не дозволено. Ослушаться того решения означало потерять всё – благословление, наследство, может, и саму жизнь. Готов ли он к такому исходу? Нет, не готов. Следовательно, жениться ему на роду писано.

С таким содомом в голове шёл по улице афанасьевской Демьян и неожиданно столкнулся с той, которую желала душа.

– Чё?… – прищурилась Мавра. – Жениться собрался?

– Да я… – промямлил, не зная, что сказать, Демьян. И неожиданно для себя самого признался: – Тятенька того желат. А я бы дак всё бросил за ради тебя.

– И брось, – так же безжалостно продолжила девка. – Чё ты за тятенькины-то штаны уцепился? Сопля ты после этого, а не мужик.

– Чё эт я сопля? – покраснел парень. – Ты-от тож хвостом крутила. Я – к тебе, ты – от меня. Я – к тебе. Ты – от меня. Вот и докрутила, а могло бы сложиться по-иному. Пошли бы вместях к родителям, пали бы в коленки и вышло бы по-нашему. А та-ак…

– Чё «так»? Испугался тятенькиного кнута?

– Ничего я не испугался, а супротив воли родительской не пойду.

– Вот и выходит, что сопля, – бросила презрительно сквозь зубы, повернулась и была такова.

Ему бы окликнуть иль попытаться догнать девку, но обида за такое печатное слово Маврино пересилила в нём все иные чувства. Повернулся и он, только в противоположную сторону.

Думала Авдотья, хозяйкой войдёт в дом-то Демьянов – мать его уж сколько годов как померла, но вышло по-иному. В доме Котовых уж была хозяйка – сестра Демьянова, Ксения, или «сухоручка», как её промеж себя величали афанасьевские. С детства у Ксении сохла рука, оттого и сухоручка.

Ходила по дому Ксения со связкой ключей на поясном ремешке, за всем доглядывала, всем и всеми управляла. Помыкала и Авдотьей. Иди туды, иди сюды. Того не трожь, этого не касайся.

Затяжелела Дуся первым дитёнком и понесла, почитай, на полосе. Дитёнок родился квёлым и вскоре умер. Заругался Демьян, а ей и нечего сказать, хотя сказать было что, ведь Ксения выматывала её разной работой с утра до ночи. Попрёками да всяческой неправдой выматывала. И неумеха ты, и ленивица. И делать ничё не умеешь, и всё у тебя из рук валится…

Затяжелела вторым, и второй умер. Очухалась Авдотья от горя и к Настасье прибежала.

– Уйду от Демьяна, – заявила с порога. – Вот третьего рожу и сбегу.

– Куда сбежишь-то, девонька? – спросила, оторвавшись от квашни, Настасья.

– В Завод сбегу. К Алексею.

– А он прямо тебя дожидатся, – высказала сомнение старшая сестра.

– Он – дожидатся. Намедни встренила его, када шла с поля. Приходи, грит, любую приму. Не могу без тебя жить, грит. Люба ты мне.

– Чё ж ты за Демьяна-то пошла? – наступала Настасья. – Карахтера в тебе нету. Упёрлась бы – и всё тут. Никуды бы не делись родители. И поставить себя не можешь. Мавра бы сразу поставила на место сухоручку и с Демьяна бы спросила, чё эт он позволят помыкать тобой кому ни попадя, хоть и родная сестра ему сухоручка-то. Ты ж помалкивашь.

– Да не могу я, а он чё ж, не видит, что ли? – плакала Авдотья на плече у сестры.

Настасье было жаль Дусю, а что тут скажешь? Оглаживала сестрицу по голове, как маленькую, вытирала тыльной стороной руки её слёзыньки, вздыхала жалостливо и заканчивала:

– А может, и правда – сбежать от ненавистных? Может, ждёт, не дождётся тебя твоё счастье на чужой стороне, а ты здесь по незнанию своему маешься. О-хо-хо-хо-хо-хо-хо-о-о-о…