Книга Наталья Гундарева - Наталья Старосельская

«Задаются же на Руси такие характеры! И по сей день нельзя без душевного трепета вспомнить эту борьбу богато одаренной чувствами женщины, которая в жестоком, бесчеловечном мире дерется за свое счастье жестокими, бесчеловечными средствами, обагряя себя и все вокруг кровью.

В очерке поражает и эта жестокость, и рациональность поступков Катерины, которая является инициатором всех убийств. Но вчитайтесь повнимательнее, и вы увидите, например, что самой Измайловой, ее счастью не мешал маленький Федор Лямин, потому что ее счастье – только в любви. Мальчик мешал Сергею, у которого разгорелись глаза на деньги, и, вкусив богатства, он рвался все дальше – к положению хозяина и уже видел себя купцом-воротилой с огромным капиталом. Еще один претендент на наследство означал крушение его планов, и Сергей бесконечными разговорами о невозможности счастья, завоеванного было с таким трудом и такими жертвами, исподволь, исподтишка толкал Катерину на новое убийство. В этом кроется социальная природа трагедии.

Страшное возмездие в финале – плата за слепоту. В беспросветной скуке ее жизни, от которой, по словам Лескова, легче удавиться, в дикой, дремучей тоске «темного царства» Сергей был единственным, на кого упал взгляд Катерины, никого другого по эту сторону высокого забора просто не оказалось. И, раз вспыхнув в ее душе, светильник любви разгорелся в мощный пожар страсти. Натура цельная и в своем чувстве одержимо безоглядная, Катерина шла на все во имя этой любви, ставшей единственным светочем в ее жизни, дралась за нее до последней минуты, до последнего вздоха. И это тоже говорит о цельности характера при всей его сложности, загадочности и противоречивости».

Придуманный режиссером жанр – «хоровой сказ» – давал широкие возможности: здесь сразу выделялся лидирующий голос-запев, принадлежащий самой героине, а в своеобразных комментариях происходящих событий выражалось авторское отношение, присутствовала авторская интонация. Это был, по словам Гончарова, «сказ о жизни, брошенной на алтарь любви», что исключало какие бы то ни было равенства между шекспировской леди Макбет и Катериной Львовной Измайловой, ставшей «кровавой леди» скорее поневоле. К тому же очень важным для режиссера и актрисы было признание самого Н. С. Лескова в письме к С. Н. Шубинскому: «...ее следует пожалеть, как существо, оттерпевшее свою муку».

Без всякого преувеличения можно сказать, что для Натальи Гундаревой эти слова стали своеобразным камертоном: она не оправдывала свою героиню, не проливала слез жалости над ее судьбой, она пыталась разделить ту нечеловеческую муку, которую «оттерпела» Катерина Измайлова.

В интервью 1981 года, которое Наталья Гундарева давала мне, тогдашнему корреспонденту журнала «Литературное обозрение», актриса говорила: «Наверное, получилась она (роль Катерины. – Н. С.) потому, что я знаю буквально каждую секунду своего «внутреннего монолога» в любой сцене. Так редко бывает даже в самой любимой роли. Здесь сказалось мое отношение к классике вообще... Люблю играть классику! А с Лесковым у меня, можно сказать, связана вся жизнь, во всяком случае творческая... Да, играть Лескова невероятно трудно: длинные периоды речи, цветистость фраз – в наш современный говор, быстрый, приспособленный к совершенно противоположному способу выражения мысли, «уложить» это сложно. Но если проникнуть в саму атмосферу повествования – а мне кажется, Андрей Александрович Гончаров этот «бой» выиграл, – ощущаешь, что «Леди Макбет...» такая длинная-длинная, русская-русская история... И рассказать ее иначе нельзя... Гончаров держался буквально за каждое слово. Он повторял нам все время: «Не бойтесь театральности, в этом – автор. Ощущайте 'на вкус' каждое слово, пробуйте его, делайте своим...» Особенно трудно было, когда необходимыми оказывались «вкрапления» из других произведений. Кроме того, пришлось и выдумывать что-то.

Например, у Лескова нет эпизода с гаданием Катерины Львовны, а нам показалось, что это важно. Издавна бабы на Руси гадали, когда принимали грех на душу, и Измайлова не могла не гадать, такой грех приняв! Да еще с ее религиозностью, суевериями... Другая трудность (и, как мне кажется, удача) тоже была в нашем спектакле. Вспомните оформление: грубые заборы, переходы, подвалы – все это символ замкнутости, «безголосия». И только один «голос» – скрип полов. На фоне его и рождается, звучит все сильнее человеческий голос моей героини. Какая-то необозримая, бескрайняя русская тоска слышна в нем. В переплетении этой тоски с мудростью и вечным (даже такими всплесками ненарушаемым) покоем и ощущается, наверное, то завораживающее действие, которое оказывал на всех нас Николай Семенович Лесков».

Спектакль прошел уже сотни раз, ему аплодировали в Киеве и Свердловске, Ленинграде и Праге, Софии и Берлине. Евгения Симонова вспоминает: «Коллектив гастролировал в Германии. После спектакля за кулисы пришла немолодая супружеская пара. Пожилые люди рассказали поразительные вещи. Они прожили немало лет, очень любят театр, часто посещают спектакли разных театров. Но они никогда не думали, что в театре можно плакать. Плачут в другом месте, а в театр приходят, чтобы развеяться, отдохнуть. „А сегодня с нами произошло что-то непривычное, мы стали какие-то другие, нам грустно. Сейчас мы пойдем домой и будем думать, что же такое русский театр, который заставил нас заплакать и задуматься о жизни“. Действительно, русский психологический театр обладает способностью сотрясать душу. Такой способностью обладала и Наташа Гундарева, и это я испытала в полной мере на себе.

Спектакль захватывал сразу. Потрясала глубина переживаний ее Катерины, чего стоили ее переходы от крайней степени отчаяния до тончайших лирических откровений. Как Наташа проводила сцену «Яблоневый сад»! Ее Катерина была такая влюбленная и счастливая, что создавалось ощущение, будто воздух звенел от счастья, которое заполняло все пространство. От этого ощущения можно было просто сойти с ума. А потом на это же пространство накатывался мрак, заволакивая всю сцену. Казалось, что свет меркнет, когда погибает Катерина. Я просто застыла в ложе бенуара, облокотившись на барьер, который стал мокрым от слез к концу спектакля. Весь зал рыдал, а не только я одна. Состояние было просто на разрыв, казалось, что умирает сама актриса. Я даже не знала, как я одна пойду домой после такого потрясения».

Такие признания коллег особенно дороги, потому что режиссеры и артисты смотрят на сцену совсем другими глазами, чем мы, зрители. Они склонны больше наблюдать не за тем, что сделано, а за тем, как это сделано, – ничего не поделаешь, профессия накладывает свой отпечаток на восприятие! И очень редко происходит то, о чем пишет Евгения Симонова, игравшая с Натальей Гундаревой во многих спектаклях...

Спектакль «Леди Макбет Мценского уезда» завоевывал зрительские сердца повсеместно, а Наталья Гундарева, невероятно требовательная к самой себе, продолжала играть с огромной самоотдачей, щедро растрачивая физические и душевные силы на свою Катерину Измайлову. И с каждым спектаклем уходил из актрисы кусочек жизни...

В 1981 году я пришла к Наталье Гундаревой, заслуженной артистке РСФСР, лауреату премии Ленинского комсомола, известной и признанной, брать это самое, процитированное выше, интервью для журнала «Литературное обозрение». Актриса пригласила меня к себе домой, несмотря на то, что у нее шел ремонт. Наташа была тогда замужем за Виктором Корешковым, артистом Театра им. Вл. Маяковского, исполнителем роли Сергея в «Леди Макбет Мценского уезда». Они только въехали в квартиру, расположенную в высотном здании у Красных Ворот, и приспосабливали ее для жизни. Никогда не забуду, как Наташа, со свойственным ей юмором, предложила мне пройти из уже отремонтированной комнаты в другую; беседа наша подходила к концу, диктофон был включен, но говорили уже не столько о предмете интервью (театр и литература), сколько о жизни вообще, и она предложила мне вдруг «осмотреть окрестности». В дверях, ведущих в другую комнату, я вздрогнула и замерла: на стенах пустой комнаты был сделан так называемый накат – сюжетные картины. «Салют над Кремлем, – прокомментировал сзади веселый и ироничный голос Наташи, – представляешь, как сладостно просыпаться и видеть перед собой каждое утро этот салют? Отбиваем теперь каждый день по кусочку, чтобы выровнять стены и поклеить нормальные обои, а то ведь и с ума сдвинуться недолго...» Я хотела поначалу посоветовать ей оставить все, как есть, чтобы ощущать историю, но потом... представила себя на ее месте, просыпающейся каждое утро под «салютом», и решила, что с историей все-таки лучше общаться иначе.