Книга Бумажные людишки - Уильям Голдинг

— Нет, сэр, нет, я никоим образом…

— Цитирую: Похоже, я обязан вам жизнью. Конец цитаты.

— Но, сэр, это же вы сказали, а не я, и…

— Конечно, протянули руку старому насекомому, подложили яйца под мой панцирь, я в этом нисколько не сомневаюсь, но, Господи, вы же были на стороне Творца, так ведь?

— Я не…

— Если бы я из обычной трусости не сбежал, бог знает, что могло бы произойти.

— Должен вам сказать, Уилф. Помните, я ходил на самый Хохальпенблик. Я это делал только один раз, при дневном свете. С вами я шел в тумане. Я не мог изучить каждый метр тропы, а чтобы знать, что там в тумане, я должен был быть компьютером.

— Вы знали.

— Ладно. Пусть я знал. Но я только догадывался, я не мог быть уверенным. Поверьте мне, Уилф, я действительно думал, что рискую своей шеей ради вас. Клянусь.

— Честное скаутское.

— Вы мне причиняете боль, Уилф.

— Так поплачьте. Потом мы займемся собакой.

Странно, но память подсказывает мне, что глаза Уилфа действительно заполнились влагой, и он извлек откуда-то салфетку и начал их промакивать.

— После всех этих лет, Уилф…

— Заткнитесь. Разве вам не нужна эта бумага?

Некоторое время он сопел и вытирал глаза. Потом заговорил упавшим голосом:

— Да, Уилф. Нужна.

— То-то же. Продолжайте. Хорошее представление, Таккер.

— Вы меня называете…

— Знаю, Таккер. Теперь. Расскажите мне о Холидее. Только не увертывайтесь. Запугать вы меня не можете. Выкладывайте все восхитительные подробности.

На этот раз Рик собирался с мыслями дольше.

— Он чудесный… те, кто его знает…

— Мэри-Лу.

— Вы знаете, она специализировалась по фитодизайну и библиографии, сэр, так что в его коллекции ей нашлось что делать.

— Он взял Мэри-Лу экспонатом.

— Нет, сэр. Для рукописей.

— Ха и так далее.

— Я знаю, вы не интересуетесь историей литературы, Уилф, вы сами история…

— Я не интересуюсь историей, точка. Ее надо раскатывать, как свиток. Холидей! Говорите о Холидее.

— Например, за это он отдаст что угодно.

Его рука протянулась за документом, который я напечатал. Я шлепнул его и отодвинул бумагу подальше.

— Противный!

— Но, Уилф…

— Если уж на то пошло, почему вы одеты, как клоун?

Рик осмотрел то немногое из своей одежды, что мог видеть за густыми зарослями. В эти заросли плакалась Мэри-Лу — а плакалась ли? Это факт или просто игра воображения? К собственному удивлению, я обнаружил, что не могу провести различия.

— Что вам не так в моей одежде? В прошлый раз, когда вы меня видели, я был одет еще почище. У меня была цепочка на шее. Я ее снял, потому что считаю, что для Вайсвальда она не подходит.

— Только не хнычьте.

— Ладно. Не буду.

— Я не то имел в виду. В прошлый раз, когда я вас видел, вы одевались не более традиционно, чем битлы. Продолжайте, Рик. Я об этом знаю все.

— А вы тоже хороши, сэр. Размахивали этой бумажкой у меня под носом!

— Когда? Где?

— В Марракеше. Помните?

— Рик…

— Должен сказать, это было нехорошо с вашей стороны, Уилф. Но я всегда понимал, что вам и еще нескольким таким, как вы, многое позволено.

Я всмотрелся в его глаза. Такое выражение бывает у политика, когда он сказал больше, чем следовало; я увидел страсть, веру, компромисс, честолюбие, напряжение. Вокруг радужной оболочки четко вырисовывались белки. Это не обязательный, но довольно верный показатель степени напряжения, способного завести в ад. А может свидетельствовать о боли, о страхе. Ладно, почему бы и нет? Человек кусает собаку.

— Тогда расскажите мне о Марракеше, Рик.

— Рассказать? Ну хорошо. Это было перед «Отель де Франс». Бога ради, Уилф. Это же должно быть в вашем дневнике, загляните туда!

— Еще. Продолжайте. Подробности!

Рик развел руками. Это было так не похоже на него, что я понял — он на грани отчаяния.

— Вы стояли на балконе слева от главного входа — на втором этаже. Вы увидели меня. Засмеялись и помахали передо мной бумажкой. Потом исчезли в номере — розыгрыш вполне в вашем духе! Я могу понять юмор, Уилф.

— А откуда вы знали, что эта бумага назначает вас моим литературным душеприказчиком?

— А что еще там могло быть? Я не против шуток, Уилф, только… я подошел к портье, и он сказал, что вы там не живете. Я решил, что вы зашли к кому-то в гости, поднялся на второй этаж, стучал во все двери и прислушивался.

— Рик.

— А?

— Когда это было?

Он наморщил лоб:

— Шесть… нет, семь месяцев назад.

— Последний раз я вас видел, Рик, больше года назад. Вы шли под сводом отеля в Эворе. На вас был светло-серый костюм, вы двигались в противоположную сторону и не заметили меня. Мне пришлось немедленно уехать.

— Я никогда…

— Спокойно. Если я вам скажу, что говорю чистую правду, и поклянусь всем, во что верю, теплом, светом и звуком, нетерпимостью, необходимостью — вы мне поверите?

— Да, сэр. Поверю!

— Рик. Я это говорю со всей силой и убежденностью. Я никогда не был в Марракеше!

Пауза.

У него выпучились глаза! То есть белки расширились и тут же, как мне показалось, резко сузились. Он тяжело вздохнул и положил руки на стол. Потом усилием воли придал глазам нормальную эллипсность, так что радужные оболочки частично закрылись. Он не то чтобы сдулся, а как бы вернулся к своим нормальным размерам после долгих усилий изображать из себя надутый пузырь. Он стал улыбаться. И непрестанно кивал.

— Конечно. Я все это вижу, Уилф. Это был кто-то другой. Я столько думал о вас, и о том, как мне необходимо написать вашу биографию, и о том, что мистер Холидей постоянно требует ее, а потом, после стольких неудач, увидел кого-то как две капли воды похожего на вас…

— Охотник и жертва.

— …и, черт побери, у вас борода, Уилф, а все эти айрабы бородатые…

Я кивал в такт его кивкам. Прямо-таки пара фарфоровых болванчиков. Я ободряюще улыбнулся ему.

— Полагаю, вы смотрели против солнца.

— Вполне могло быть, Уилф. В это время, после сиесты, солнце стояло как раз над отелем, над… тот человек, которого я видел, смеялся и размахивал передо мной бумажкой…

— Видите, как просто?