Книга Магия моего мозга. Откровения "личного телепата Сталина" - Вольф Мессинг

И вот я шутливо так говорю: «Что ж ты «зеленого друга» не бережешь? Засох совсем!» А Мессинг улыбнулся, как-то кривовато немножко, и говорит: «Мне его передали сухим неделю назад. Сказали, чтобы цветок выбросил и новый посадил — горшок-то хороший! А в прошлую пятницу, как раз на второй день после опытов, я этот «сухостой» полил — и руками, вот так вот, оживлять стал. Чувствую, что глупость творю, а все равно…

Минут пять водил, рассмеялся и пошел чай пить. А позавчера смотрю — листья зеленые появились… Мне даже как-то не по себе стало…»

КОРРЕСПОНДЕНТ: То есть Вольф Григорьевич воскресил герань своим биополем?

ФИНК: Таких терминов, как «биополе», Вольф никогда не употреблял, да и насчет воскрешения. У него было иное определение — пробуждение к жизни.

Мне, разумеется, стало интересно, что это за опыты такие, что, образно говоря, сено обратно в траву превращают?

И Мессинг стал рассказывать. Ученые подобрались разные, и молодые были, и старые. Коллектив пестрый был, но сложился. Головастый молодняк, не годный к строевой службе, сочинял замысловатые приборы для — до сих пор помню и горжусь, что могу выговорить без запинки — транскраниальной магнитной стимуляции. Попросту говоря, к голове подносят мощный электромагнит и смотрят, что из этого получится.

«Я, — рассказывал Вольф, — наблюдал синеватые, зеленоватые, оранжевые фигуры, которые плавали перед глазами в темноте, перемежаясь, то увеличивая, то понижая яркость. Ученые сказали, что это фосфены. А руководили опытами не старички-профессора, а вполне зрелые, крепкие мужики в белых халатах, с выправкой военнослужащего и пристальным взглядом следователя НКВД…»

КОРРЕСПОНДЕНТА что это были за опыты?

ФИНК: Ну, считалось, что мозг работает всего на одну десятую своей мощности, и опыты должны были «растолкать», разбудить серые клетки, с помощью той самой магнитной стимуляции, одновременно или порознь применяя вещества с мудреными названиями. Я запомнил только одно — ЛСД-25. Метод был отработан еще в 30-х годах, и данный препарат должен был расщепить сознание и подсознание, после чего уже другими препаратами обеспечивалось интенсивное мышление…

Введение в мозг холинестеразы — это вам говорит о чем-нибудь? Я тоже — ни бум-бум…

КОРРЕСПОНДЕНТ: Ну, а для чего все это? Холинестри… стираза? Стимуляция мозга?

ФИНК: А вот это — самое интересное! Однажды, по-моему, в 39-м, у Мессинга открыли так называемую «memory of generations» — «память поколений», наследственную подсознательную память. Иногда, очень редко, из подсознания она прорывается на уровень сознания, раскрываясь в виде обычных мыслеобразов.

Это бывает во сне или в форме галлюцинаций, а вот так, как у Вольфа — явление редчайшее. Так и сам он — редкость необычайная. Не зря же все ученые, что ставили эксперименты с его участием, хором ворчали: результаты не воспроизводимы!

КОРРЕСПОНДЕНТ: Так он что, динозавров видел? Или этих… пещерных людей?

ФИНК: Именно что пещерных! Видения, что посетили Вольфа в 41-м, специалисты определили, так сказать, на две трети — один из мыслеобразов относился ко временам Рамзеса Второго, чьи войска атаковали город Мегидо. В другом случае Мессинг видел древний Рим.

КОРРЕСПОНДЕНТ: Так что же опыты?

ФИНК: Что, разобрало? Еще бы. Кстати, а почему вы к нему самому не обратитесь?

КОРРЕСПОНДЕНТ: К Вольфу Григорьевичу?

ФИНК: Ну, да.

КОРРЕСПОНДЕНТ: Болеет он, да и не любит нашего брата-журналиста.

ФИНК: Не любит… Разлюбил, скорее, а то уж больно много врали о нем. Ну, ладно, ладно, учту ваше нетерпение. Так вот, опыты. Учтите, я просто повторяю то, что мне Вольф рассказывал, сам я ничего этого не видел.

КОРРЕСПОНДЕНТ: Конечно, конечно!

ФИНК: Мессинга поместили в изолированную камеру, подключили энцефалограф и заперли, чтобы ничего из внешнего мира не мешало опыту. Вольф принял препарат, началась стимуляция…

И пошло-поехало! «Я, — рассказывал Мессинг, — очень хотел еще раз увидеть тех древних охотников на мамонтов, кусочек памяти о которых засел у меня где-то на глубине инстинктов, и хотение мое сбылось! Я увидел все тот же горный кряж, источенный пещерами, и ту девушку, которой улыбался древний воин. Только теперь она улыбалась мне! Ну, не мне, конечно, а тому охотнику, воспоминание которого передалось мне через сотню поколений. Она ему улыбалась и правой рукой охватывала выпуклый живот, будучи на седьмом месяце, наверное. А племя росло — уже не одна, а целых три пещеры были заселены, подходы к ним защищались огромными камнями, между которых торчали врытые в землю заостренные бревна. Взрослые женщины разделывали тушу огромнейшего пещерного медведя, а на его шкуре, расстеленной на камнях, резвились голые ребятишки. Да и в самой пещере было на диво уютно — на полу мохнатые шкуры, перегородки из шестов и плетеных циновок, стены изрисованы узорами или картинами на темы войны и охоты.

Тусклые поначалу образы обретали яркость и звучание, теснились, сливались или набегали один на другой, повторялись снова и снова, мелькали или складывались в целостную картину. Вся та же девушка предстала уже молодой матерью в юбочке из мехов, а ее сын бегал голышом, смешно переваливаясь, но уже с игрушечным копьем: привыкай, малыш!

Потом я видел, как бойцы-мужчины вязали плоты, и целая экспедиция отправлялась вверх по большой реке, далеко на север — за бивнями мамонтов. Я понял так, что вовсе не камень был главным материалом в ту пору, а мамонтовая кость. Из нее и рыболовный крючок сладишь, и иглу, и все, что хочешь. Я понятия не имею, как древним охотникам удавалось выпрямлять изогнутые бивни мамонтов, но они это делали![55] Правда, охоты на мамонтов я не видел — мои предки набрели на кладбище этих мохнатых слонов и отрубали от объеденных скелетов тяжеленные бивни, грузили на плоты и сплавлялись вниз по течению.

Потом у меня пошли мыслеформы-обрывки. Вот несколько мамонтов, покрытых длинной рыже-бурой шерстью, степенно шагают по северной степи, а вдали мерцает белая полоса ледника… Желтоватый, с серыми пятнами саблезубый тигр терзает убитую буйволиху, рявкая на трупоедов. Когда саблезуб щерится, его огромные клыки вгоняют в дрожь…

Молодой мускулистый парень в коротких меховых штанах о чем-то шепчется со скуластой девчушкой в юбке из леопардовой шкуры, а мой предок ощущает печаль — это было единственный раз, когда я ощутил эмоцию, принесенную через бездну веков. Быть может, это был тот самый малыш с копейцом, только подросший? Или мужчина, чуток памяти которого мне передался, грустил о подруге, матери юноши? Не знаю. Я понял одно — наши предки не были блохастыми, тупыми дикарями. Это были огромные, красивые люди, веселые и грозные в своей ярости. Я понял и другое: если человек и переменился за минувшие века, то не в лучшую сторону…»