Книга Хищницы - Лев Лурье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ковалевский женился случайно, супругу не любил, но соблюдал внешние приличия. Детей у них не было. Владимир Иванович пропадал на службе, часто уезжал в командировки за границу и в провинцию. Он имел твердую репутацию бабника, но это представлялось делом обычным; сильных увлечений, способных нарушить семейный покой, Ковалевский не допускал. Но в Шабельской шик и порок сочетались так заманчиво, что директор департамента потерял голову.
Шабельская была немолода – в 1896-м ей исполнился 41 год. Ее характер к этому времени сделался почти невыносимым. «Интересно с нею было, но и жутковато. Истерия, морфий и портвейн сделали ее одной из самых диких женщин, которых когда-либо рождало русское интеллигентное общество», – вспоминали современники.
На нижегородской выставке главным развлечением для большинства участников и гостей были рестораны и кутежи. Там Шабельская особенно выделялась. Современники так описывали выходки Елизаветы Александровны: «Во время всероссийской выставки на большом обеде обращала на себя всеобщее внимание, неумеренно пила вино, бесцеремонно обращалась со всеми и вообще держала себя слишком развязно… Старалась подчеркнуть свою близость к товарищу министра финансов».
Шабельская, и правда, сразу поняла: Ковалевский – ее шанс, быстрый и стопроцентный путь к успеху. Тем более, вел Владимир Иванович себя соответствующе. Талантливый чиновник и государственный деятель, в отношениях с Елизаветой Александровной Ковалевский хотел явно не повелевать, а подчиняться.
Шабельская просто не могла не воспользоваться этой его слабостью.
Выставка заканчивается, Шабельская уезжает в Берлин. Но ненадолго. Влюбленный Ковалевский забрасывает ее письмами: «Если бы все женщины были, как Эльзочка, то мир был бы счастлив». Ковалевский посылает Шабельской деньги, умоляет бросить Гардена и поскорее вернуться из Берлина.
Но она как будто специально медлит, мучает его. Ковалевский теряет терпение. Письма чиновника становятся еще более страстными, он упражняется в поэтических нежностях: «моя любимая девочка, дорогой Эльзас», своей «звездочке» он обещает посвятить всю жизнь, а себя называет «исполосованной жизнью собакой», спасти которую способна лишь она – Шабельская.
Владимир Иванович писал: «Как хорошо все пришлось ко мне в тебе, ты выше всех женщин, я ниже всех мужчин».
«Вспомни того, на кого ты смотрела грустными глазенками, уезжая в Берлин. Там можешь купить себе собачку и что пожелаешь, а попугая найдем в Петербурге… Приезжай в Петербург, я найду для тебя занятие. О материальном благополучии ты не беспокойся. Приезжай трудиться вместе. Все, что у меня, будет твое…»
Вот как он определял свое чувство: «Люблю до слез… Не было в жизни такого случая. И как приятны такие слезы. Как хорошо видеть сквозь них – даже писать можно. Плакать от радости – высшая мера счастья. Говорят, что любовь – чувство физическое, окутанное лишь слабой атмосферой духовности. Отчего же так подымается дух, отчего какое-то светлое сияние в душе? Конечно, это прежде всего, в этом источник счастья».
«Понимаю все богатство твоей натуры, всю чуткость твою ко всему прекрасному и благородному, а потому так высоко ставлю тебя. Без таких людей, как ты, жизнь была бы пустыней, а в пустыне стоит ли жить? В твоем дорогом образе Бог послал мне светоч, и я должен сохранить его не только для себя, но главное – для своей родины».
«Ты чудный человек, чудная женщина, редкий ум, редкое сердце. Поэтому-то все так любят тебя. Каждый к тебе приближающийся чувствует инстинктивно, что ты хорошая, святая, звездочка, упавшая с небес на землю… А потому сохранять для мира эту звездочку не только личная моя, но и общественная обязанность. Я эту обязанность признаю больше других, хотя бы только потому, что люблю тебя больше, чем все люди, взятые вместе…»
«Прежде всего, тебя надо сохранить для всего хорошего, что ты можешь сделать, тебя надо отдать России и сохранить для нее…»
«Да, твоя власть над моей душой безгранична…»
«Еще через три часа я поцелую твою рученьку, а потом пойду на дневную сутолоку, гордый как Цезарь, вносящий в Рим трофеи своих побед, радостный, как апостол при вести о воскресении Христа, богатый, как Крез, и смелый, как Муций».
Новый 1897 год Шабельская справляла уже в Петербурге, в гостях у Алексея Сергеевича Суворина, в подарок редактору Елизавета Александровна привезла изданный в Берлине роман Суворина «В конце века. Любовь» в своем переводе.
Ковалевский снял для любовницы огромную 12-комнатную квартиру на Екатерингофском (ныне Римского-Корсакова) проспекте. Мебель для квартиры была все с той же нижегородской выставки. Там, в Нижнем Новгороде, был знаменитый Прохоровский павильон, который приобрел особую, как говорили на выставке, «амурную популярность». Он был заставлен роскошной бархатной мебелью и больше похож «то ли на будуар, то ли на гостиную, то ли вообще на какой-то храм любви». После окончания выставки хозяева павильона в знак особого расположения всю эту мебель подарили Шабельской. Ею она по приезде из Берлина и обставила теперь уже собственный «храм любви».
В доме 14 по Екатерингофскому проспекту, рядом с Харламовым мостом, кроме самой Шабельской, постоянно проживал еще один человек – доктор Алексей Борк, он жил в третьем этаже, Шабельская – в бельэтаже.
Как и с Ковалевским, познакомилась с ним Шабельская все на той же Нижегородской выставке. К 40 годам пристрастие к морфию и алкоголизм стали для Шабельской важнейшей жизненной проблемой. В трезвом состоянии ее мучили припадки истерики и страшные головные боли.
А. Амфитеатров о Шабельской: «Превращалась в неврастеническое чудовище… даже физически изменялась, мгновенно старея на 10 лет. В этом состоянии она была на все способна: выстрелить в человека, выброситься из окна, выбежать нагою на улицу, плюнуть в лицо незнакомому прохожему, поджечь собственную постель».
Не помогали ни доктора, ни лекарства. В конце XIX – начале XX века для лечения алкоголизма и наркомании все больше применяли гипноз. Десятки врачей проповедовали именно его. В газетах писали: «Гипнотическое внушение для лечения наркоманов и пьяниц можно считать в настоящее время одним из лучших способов». Психиатр Алексей Борк был известен своим гипнотическим даром. Во время одного из приступов на выставке в Нижнем Новгороде Шабельской посоветовали обратиться к нему за помощью. Репутация у него была неоднозначная: человека «даровитого, но… обленившегося и совершенно запустившего свою науку». Зато со «счастливой рукой».
Почти весь свой заработок провинциальный доктор тратил на дорогие вина. Пил он много, но исключительно шампанское. «Нервы у Борка были расшатаны до такой степени, – говорили современники, – что сам он представлялся временами чуть ли не кандидатом в «палату номер шесть».
Но гипнотизером доктор Борк был сильным. Шабельскую он лечил простым наложением рук. Через пять минут после его сеансов Шабельская всегда крепко засыпала, а проснувшись, еще несколько часов была весела и не испытывала тяги к морфию и портвейну.
