Книга Фреон - Сергей Клочков

Фельдшер помолчал.

— Веришь, злой я на сохатых. Руками глотки бы давил за наших ребят… но, если бы войнушка эта кончилась, если б знал я, что «должары» стрелять в нас больше не станут, забыл бы. Реально забыл всю злость, постарался бы по крайней мере точно. Паршиво это, брат, когда человек в человека стреляет. Очень паршиво. Зона теперь здоровенная, чего делить, спрашивается… артов и аномалий на всех хватит.

— Это ты верно заметил. — Я достал банку «фасоли с говядиной» из научного сухпайка, срезал крышку и начал размешивать содержимое пластиковой вилкой: консервы эти вкусные, но не люблю я, когда мясо и бобы в банке отдельными кусками лежат. Фельдшер принялся за тушёнку. — Но… шёл бы тогда в одиночки. Вот это реальная свобода, ничего никому не должен, живи, как хочешь. — Я подчистил кусочком хлеба дно банки. — Вы все вроде за свою волю выступаете, а в группировке состоите. Мне это непонятно, если честно.

Фельдшер не ответил. Просто улёгся на ворох лежалого, спрессованного тряпья и засопел. Ладно, пусть его… посидим полночи, посторожим. Тем более плохо я стал засыпать после того самого известия, что на Свалке получил.

* * *

Как-то странно всё это… дурной сон, затянувшийся, навязчивый кошмар с медицинским запахом, больничными коридорами в холодной, синей краске, белые палаты, врачи, стыдливо отводящие взгляд, и врачи равнодушно-циничные. Да, восемьдесят тысяч долларов. Болезнь запущенная, куда вы раньше смотрели, а ещё отец! В Германии это умеют лечить… у нас нет таких специалистов и материальной базы… извините, не можем помочь… поддерживающая терапия… простите, посетителям пока нельзя…

И в продолжение ещё один неуютный, колючий бред… и пахнет уже дорогой кожей кабинетов, какие-то пошлые коврики под ногами… приёмные дни… что у вас за проблема?.. восемьдесят тысяч?.. простите, нет… нет, столько не соберём… да, мы всё понимаем, да, это очень печально, но поймите… мы бюджетная организация… попробуйте через газеты…

Я её даже не узнал. Это была не она совсем… худенькое серое создание с запавшим ртом, тёмные веки. Я даже говорил им в морге, что они что-то напутали, и санитар странно смотрел на меня, быстрыми затяжками докуривая вонючую сигарету. Я ничего не понимал… никого не узнавал… странные люди, непонятные взгляды. Кружева, чем-то похожие на белую пену, в длинном красном ящике. Лето, жарища, много деревьев вокруг, а под ногами — прямоугольная яма, глина сухими жёлтыми комьями, да, тогда была сушь… что-то говорят, шепчутся: «А его-то бывшая даже не приехала с дочкой попрощаться. Вот ведь гадина».

Ни мыслей у меня, ни слёз, ничего, только бездонная, сосущая пустота внутри и всё то же ощущение дурного сна, не прекращающегося с наступлением утра. И два тёмно-зелёных пластмассовых венка лежат на горке — один от школы, другой от местных чиновников.

«А его-то бывшая даже не приехала с дочкой попрощаться. Вот ведь гадина».

И только через четыре дня до меня дошло, что на самом деле случилось, и я как-то вдруг проснулся от того непрекращающегося кошмара. Невыносимо горько подступило к горлу, мир почернел вокруг, а ещё через неделю чёрное горе превратилось в жгучую ненависть. Ненависть шепнула мне, и достал я из сейфа охотничий билет, ружьё и патронташ — всё, что оставалось у меня от прошлой, фермерской жизни, и всё, что требовалось в жизни нынешней. Оружие почистил, разобрал, зачехлил. И ненависть повела меня по предрассветной серой мгле до утренней электрички на Москву, а после пересадки — в один элитный коттеджный посёлок.

Отправлял я письма и телеграммы… или без ответа, или отписывалась «У меня своя жизнь, отстань. Денег Василий соберёт. Жди перевода».

Прислали.

Десять тысяч рублей.

Захватил я их с собой. Как и телеграмму «я оплакиваю но просто не смогу на это смотреть не позволит муж виноват во всём ты никогда не пиши больше».

Хорошо живут, однако… первый раз в гости, и даже странно — два этажа, высокая двускатная крыша, и Василий машину свою блестящую, чёрную из шланга поливает, а на травке целая батарея разных шампуней да восков для ухода. Жарко, и потому в одних трусах он, а от машины кверху горячее дрожание быстро так поднимается. Вытащил я из чехла ствол, цевьё прищёлкнул на ходу, собрал ружьё. Заметил он меня, когда уже загнал я в патронники два тяжёлых красных цилиндрика, а рот открыл, когда клацнула, закрываясь, двустволка. Да, отрастил он брюшко как надо и ряшку наел не слабую. Смотри, затрясся, к дому попятился, видать, всё правильно понял.

— Привет, Вася!

— Э-эй, ты чего? Не дури! Я…

Договорить я ему не позволил. Выстрел как-то сразу смял ему лицо, картечь, пройдя навылет, оставила на двери дома россыпь тёмных метин и широкое алое пятно. Вася свалился сразу, навзничь, широко раскинув руки.

А вот и Марина выскочила в халате, посмотреть, что это такое на улице грохнуло. Ну и подурнела же ты, подруга! То ли подтяжка неудачная, то ли винцом злоупотребляем наряду с сигаретами, но пародией ты стала на ту смешливую, весёлую Маринку из моего далёкого уже прошлого. Глаза воспалённые, покрасневшие, табачная серость на зубах… ба, да ты, по ходу, подшофе. Сейчас протрезвеешь.

Дикий, сверлящий визг, выпученные глаза, и, запутавшись в полах халата, упала она, гулко стукнув локтями по полу, после чего, не прекращая визжать, на четвереньках рванула обратно в дом. После выстрела визг превратился в тошное гортанное бульканье, с каким она обычно полоскала горло во время своих бесконечных простуд. Я вошёл в дом, «переломил» двустволку и под цокот выпавших гильз вложил в патронники ещё два заряда.

Она ещё была жива и ползла на локтях, оставляя сплошную тёмно-красную ленту на дорогом, под цвет морёного дуба, ламинате. Я нажал оба спусковых крючка практически одновременно, и дуплет в доме прозвучал оглушительно громко и резко, так, что тонко зазвенел хрустальный сервиз в шкафу. После чего вышел на улицу и сел на пороге.

Точно помню, как возилась на клумбах семейная парочка в соседнем коттедже, а напротив, через пыльную дорогу, возле настоящего особняка в бассейне плескались поддатые мужики в компании взвизгивавших девах в микроскопических купальниках. А тут — тишина… опустел посёлок как-то вдруг и сразу, даже в окна никто не выглядывает. Должно быть, вызывают милицию. Пускай звонят, мне уже всё равно.

Время шло, милиция всё не приезжала, и потому я просто ушёл из затихшего посёлка, с размаху зашвырнул в омут мелкой гнилой речки ружьё, а потом просто сел в электричку и долго ехал, сам не зная, куда и зачем. Никто меня не искал, милицейские патрули не останавливали на полустанках, где иногда приходилось даже ночевать. Деньги постепенно кончались, и к тому времени, как я проехал на электричках и пустых «товарняках» почти всю Брянскую область, вышли совсем. Бесцельно шатаясь на станции Навля и собирая в карманах последние монеты, которых должно было хватить на полбуханки хлеба, встретил Витю Островидова, с которым когда-то работал в секретном КБ под Красноярском. И хотя оброс я к тому времени дикой щетиной, а куртка и джинсы уже требовали срочной стирки, узнал он в начинающем бомже своего бывшего коллегу, почти друга. И… и началось…