Книга Нерон - Игорь Князький

При соревновании он тщательно соблюдал все порядки: не смел откашляться, пот со лба вытирал руками, а когда в какой-то трагедии выронил и быстро подхватил свой жезл, то в страхе трепетал, что за это его исключат из состязания, и успокоился тогда лишь, когда второй актер ему поклялся, что никто этого не заметил за рукоплесканиями и кликами народа. Победителем он объявлял себя сам, поэтому всякий раз он участвовал и в состязании глашатаев. А чтобы от прежних победителей нигде не осталось ни следа, ни памяти, все их статуи и изображения он приказывал опрокидывать, тащить крюками и сбрасывать в отхожие места».[117]

Это слова Светония. С ними вполне согласуется и то, что писал Тацит:

«Следует указать, что еще до того, как начались пятилетние состязания, сенат, пытаясь предотвратить всенародный позор, предложил императору награду за пение и в добавление к ней венок победителя в красноречии, что избавило бы его от бесчестья, сопряженного с выступлением на подмостках. Но Нерон, ответив, что ему не нужны ни поблажки, ни поддержка сената и что, состязаясь на равных правах со своими соперниками, он добьется заслуженной славы по нелицеприятному приговору судей, сперва декламирует поэтические произведения; затем по требованию толпы, настаивавшей, чтобы он показал все свои дарования (именно в этих словах они выразили свое желание), он снова выходит на сцену, строго соблюдая все принятые между кифаредами правила: не присаживаться для отдыха, не утирать пота ничем, кроме одежды, в которую облачен, не допускать, чтобы были замечены выделения изо рта и ноздрей. В заключение, преклонив колено, он движением руки выразил свое глубочайшее уважение к зрителям, после чего, притворно волнуясь, застыл в ожидании решения судей. И римская чернь, привыкшая отмечать понравившиеся ей жесты актеров, разразилась размеренными возгласами одобрения и рукоплесканиями. Можно было подумать, что она охвачена ликованием; впрочем, эти люди, равнодушные к общественному бесчестью, пожалуй, и в самом деле искренне ликовали.

Но прибывшим из отдаленных муниципиев все еще суровой и оберегавшей древние нравы Италии и обитателям далеких провинций, приехавшим в качестве их представителей или по личным делам и непривычным к царившей в Риме разнузданности, трудно было взирать на происходившее вокруг них; не справлялись они и с постыдной обязанностью хлопать в ладоши: их неумелые руки быстро уставали, они сбивали со счета более ловких и опытных, и на них часто обрушивали удары воины, поставленные между рядами с тем, чтобы не было ни мгновения, заполненного нестройными криками или праздным молчанием. Известно, что многие всадники, пробираясь через тесные входы среди напиравшей толпы, были задавлены, а других, проведших день и ночь на своих скамьях, постигли губительные болезни. Но еще опаснее было не явиться на зрелище, так как множество соглядатаев явно, а еще большее их число — скрытно запоминали имена и лица входящих, их дружественное или неприязненное настроение. По их донесениям мелкий люд немедленно осуждали на казни, а знатных впоследствии настигала затаенная на первых порах ненависть принцепса».[118]

Сложно сказать, чего больше в приведенных строках римских историков: подлинных фактов, всякого рода бытовых и исторических анекдотов, позднейших наслоений, характер каковых определил в целом враждебный настрой римлян последующих эпох к Нерону. Безусловно, отношение Нерона ко всем правилам актерских выступлений, ко всем требованиям артистического мастерства было наисерьезнейшее. Он хотел не просто казаться, но и быть настоящим великим артистом. Потому его поведение на состязаниях скорее должно вызывать уважение, нежели иронию и даже злую насмешку. Недоброжелательность к соперникам — но ведь это качество всегда и везде во все времена присуще всем участникам сколь-либо серьезных состязаний, какие бы слова о теплых чувствах к конкурентам они при этом ни говорили. Не стоит подвергать сомнению и волнение Нерона. Оно естественно для начинающего артиста, небезразличного к уровню своего выступления и желающего справедливой и благодарной его оценки. Нерон был артистом до мозга костей и потому не мог не думать о будущем своей славы. Ему, конечно, хотелось, чтобы потомки знали, что император — певец, кифаред, актер соблюдал все правила сценического искусства и побеждал не потому, что он властный потомок божественных Юлия и Августа, но потому, что он был воистину великим актером!

С такими стремлениями на первый взгляд никак не сочетается то, как обходились с публикой на его выступлениях. Но здесь, сдается, более всего разного рода анекдотов и вымыслов. Театры вмещали тысячи человек, цирки — десятки тысяч, и потому откуда взяться опасности для тех, кто не ходил на выступления Нерона? В Риме-то проживало много более миллиона человек… да и зачем держать публику в театре день и ночь? Нерон ведь не пел круглосуточно, а уверенность в том, что на следующее выступление августейшего артиста десятки тысяч римлян, безусловно, пожелают прийти сами без всякого понукания, была достаточно основательной. И уж совсем странным выглядят сообщения о репрессиях против тех, кто не одобрял пение Нерона. Как раз чернь, о чем тот же Тацит пишет, более всех была в восторге от императора-артиста. Расправляться же с мелким людом было совсем не в духе Нерона. Скажем прямо: быть сенатором, постоянно бывающим на Палатине, было в Риме во времена Нерона много опаснее, нежели скромным обитателем небогатых домов в Субурре, где как раз проживала в массе своей римская беднота, тот самый «мелкий люд». С ним Нерон никогда не воевал.

Напоследок нельзя не удержаться от, пожалуй, самого любопытного из исторических анекдотов, посвященных пению Нерона.

Однажды, когда Нерон пел в кругу своих приближенных, вдруг обнаружилось, что один из них, Тит Флавий Веспасиан, самым вульгарным образом заснул. Император пришел в ярость от такой непочтительности и, главное, от неспособности оценить подлинно высокое искусство. Злосчастному Веспасиану могла грозить серьезная опасность, ибо Нерон, очевидно, ощущал себя оскорбленным в лучших своих чувствах. Положение спас один находчивый придворный, который со смехом напомнил, что величайший певец Орфей своим пением тоже усыплял диких зверей. Прямое сравнение со славным Орфеем, сыном речного бога Эагра и музы — покровительницы эпической поэзии Каллиопы, с которым никто в мире не мог сравниться в искусстве пения, не могло не польстить Нерону. Он успокоился и решил великодушно простить невежу. Веспасиану, правда, было запрещено сопровождать и приветствовать императора и велено удалиться в дальний маленький городок. Но обида на него у Нерона все же прошла, свидетельством чего впоследствии стало новое и весьма высокое назначение Веспасиана.

Так своевременная острота спасла для истории будущего императора и основателя династии Флавиев.

Страсть к публичным выступлениям у Нерона не ограничивалась только сценой театра. Арена цирка влекла его не меньше. Напомним, что искусство возницы квадриги — колесницы, запряженной четырьмя лошадьми, — Нерон ставил чрезвычайно высоко, памятуя и поясняя окружающим, что оно с древнейших времен было достойным занятием царей и героев.