Книга Император для легиона - Гарри Тертлдав

Гай Филипп уставился на него в изумлении. Он знал по-гречески не больше двух дюжин слов, в основном бранных, но понимал, когда на нем говорили.

– По-гречески? Из всех глупостей, которые я слышал, эта побивает все рекорды! Греческий! В Видессосе никто не слышал этого слова, не говоря уже о языке! Ты мог бы быть Гомером или… как его там? Ну, первым историком… Я слышал его имя, но будь я проклят, если помню его. – Он взглянул на Скауруса.

– Геродот, – подсказал трибун.

– Спасибо, это как раз он и был. Да, так я говорю, Горгидас, ты мог бы быть одним из этих старых ублюдков или даже обоими вместе, но кто об этом узнает в Видессосе? Греческий! – повторил он не то удивленный, не то раздраженный.

Врач покраснел еще сильнее.

– Да, греческий, а почему бы и нет? – сказал он резко. – Когда-нибудь, когда мой видессианский будет достаточно беглым, я буду писать на нем. Или попрошу одного из ученых перевести то, что я написал. Манто из Египта и Беросос из Вавилона писали на греческом, когда учили эллинов былой славе своих народов. По-моему, неплохо, если в Видессосе будут помнить о нас, когда последнего из нас уже не будет в живых.

Он говорил с той настойчивостью, которую проявлял всегда, когда сталкивался с трудным решением. Но Марк видел, что грек не убедил Гая Филиппа. Что случится после его смерти, совсем не заботило старшего центуриона. Он, однако, чувствовал, что не стоит слишком насмехаться над врачом. Грубоватый вояка по-своему любил Горгидаса, поэтому он только пожал плечами и сдался.

– Весь этот разговор – пустая трата времени. Мне лучше заняться с солдатами, они становятся слишком толстыми и ленивыми.

Он ушел, все еще покачивая головой.

– Думаю, видессиане заинтересуются твоей книгой, – сказал Марк Горгидасу. – У них тоже есть историки. Я помню, Алипия Гавра говорила, что читала некоторых, и мне показалось, делала заметки для собственной книги. Иначе для чего она присутствовала на военном совете Маврикиоса? Кстати, она могла бы помочь тебе перевести твою работу на видессианский.

В глазах врача мелькнула благодарность, но Горгидас остался скептиком, как обычно.

– Алипия могла бы это сделать, не будь она замужем за фальшивым Императором и не находись на противоположной стороне Бычьего Брода. Но стоит ли нам болтать о таких пустяках?

– Даже если бы Алипия была на луне, я все равно хотел бы прочитать твою книгу.

– Ты ведь умеешь читать по-гречески, не так ли? Я совсем забыл об этом. – Горгидас вздохнул и сказал печально: – Скаурус, я начал писать эту книгу по одной-единственной причине – чтобы не сойти с ума. Боги знают, что я не этот… как там его?.. – Врач горько усмехнулся. – Но написать несколько внятных предложений я в состоянии.

– Я хотел бы увидеть то, что ты уже написал, – повторил трибун. Он всегда считал историю с ее спокойным и холодным взглядом на события более полезным оружием в каждодневной жизни и политике, чем высокую пламенную риторику. Геродот и Полибий дали ему больше, чем двадцать демосфенов, продававших свой язык, как женщины тело, и иногда создававших речи и в защиту, и в обвинение для одного и того же дела.

– Если уж мы заговорили об Алипии и Бычьем Броде, – прервал Горгидас размышления трибуна, – скажи, говорил ли Туризин что-нибудь о том, как он собирается пересечь пролив? Я спрашиваю не как историк, ты понимаешь. Просто здравый взгляд на вещи позволяет привести несколько возражений.

– У меня тоже есть возражения. Нет, не говорил, и я не знаю, что у него на уме, – ответил Скаурус и, все еще думая о классиках древности, продолжал: – Но что бы он ни измыслил, пусть это осуществится. Туризин, как и Одиссей, – настоящий сафрон .

– Сафрон? – повторил Горгидас. – Ну что же, будем надеяться, что ты прав.

Это греческое слово означало не столько превосходство ума и смелость, сколько умение держаться на безопасном расстоянии от тех, кто в избытке обладал этими качествами. Горгидас не был уверен, что это определение подходит к Гаврасу, но подумал, что оно достаточно точно характеризует самого трибуна.

Недовольно щебеча, чернокрылые птички кружили над вооруженными людьми, карабкающимися по веревочным лестницам в старый рыбацкий баркас.

– Чума на вас, глупые птицы! – крикнул им Виридовикс, погрозив кулаком. – Я люблю морские путешествия не больше вашего.

По всем песчаным пляжам западных пригородов Видессоса солдаты Туризина Гавраса грузились в этот час на такой разномастный флот, какого Марк даже представить себе не мог. Три или четыре зерновоза составляли его костяк, кроме них собрано было множество таких рыбацких суденышек и лодок, что их не сразу заметишь. Тут были лодки контрабандистов с большими парусами и серыми узкими бортами, маленькие баркасы ныряльщиков за губками, простые шлюпки и бескилевые баржи, взятые с рыночных переправ, – о том, как они будут плавать по морю, можно было только гадать. Попадались и суда, назначения которых трибун, знакомый с морским делом не больше других римлян, даже не мог себе представить.

Скаурус помог пыхтящему Нейпосу подняться на борт.

– Благодарю тебя. – Жрец тяжело опустился у высокой палубной надстройки, и старые доски заскрипели под тяжестью его тела.

– Милосердный Фос, как я устал. – Глаза Нейпоса были веселыми, но под ними уже залегли тени, и слова медленно сходили с губ, как будто каждое требовало большого напряжения.

– Охотно верю, – ответил Марк.

Вместе с еще тремя жрецами-магами Нейпос провел последние две с половиной недели за работой, накладывая чары и заклинания на флотилию, собранную Туризином на западном побережье. Большая часть трудов легла на плечи Нейпоса, поскольку он был членом Видессианской Академии в отделении магии. Местные волшебники хуже, чем он, разбирались в пергаментах, да и таланта у них было поменьше. Это была напряженная, изматывающая работа, забирающая не меньше сил, чем самый тяжелый физический труд. Дело, за которое они взялись, вообще было не из простых.

Горгидас легко, как кошка, вскарабкался на борт корабля. Через мгновение за ним последовал Гай Филипп. Он спрыгнул на палубу покачивающегося баркаса с таким грохотом, словно собирался перевернуть его.

– Виридовикс! – послышался глухой, низкий голос с соседнего корабля, еще более старого и изношенного, чем тот, где находились римские офицеры и кельт.

– А, Багратони! – откликнулся Виридовикс. – Ну как, понравилось тебе море?

Львиное лицо накхарара отчетливо позеленело:

– Неужели здесь всегда так качает?

– Когда поплывем, будет еще хуже, – сказал Виридовикс, глотая воздух широко открытым ртом.

– Хватайся за перила и канаты и не пачкай палубу, – предупредил капитан баркаса, худой, среднего роста человек лет сорока с выгоревшими на солнце волосами. Страдания кельта были ему непонятны.

– Как может человек заболеть морской болезнью на неподвижном корабле?