Книга Клеопатра. Последняя царица Египта - Артур Вейгалл

Узнав о ее приближении, Антоний сел на место судьи на рыночной площади, ожидая, что она немедленно сойдет на берег и явится выразить ему свое почтение. Но Клеопатра не собиралась играть роль, которая могла быть истолкована как роль вассала или просителя, и поэтому она осталась на борту своего судна на некотором расстоянии от берега, словно не торопясь встретиться с Антонием.

Тем временем стали распространяться слухи о великолепии судов царицы; говорили, что на них идут приготовления к приему триумвира. Толпы людей вокруг суда на рыночной площади после этого поспешили присоединиться к толпе на причалах, и вскоре Антоний остался один со своей свитой. Он сидел какое-то время в ожидании, пока, потеряв терпение, не послал гонца к царице с приглашением поужинать вместе с ним. На это она ответила просьбой привести с собой римских и местных магнатов на ужин к ней, и Антоний, не желая препираться со старой знакомой, сразу же принял это приглашение. Поэтому в сумерках Клеопатра приказала, чтобы ее судно подошло к городу и встало на якорь у многолюдного причала, где его уже ждал Антоний, чтобы взойти на борт. И крепкий римлянин, всегда любивший театральные представления, вероятно, получил сильные впечатления от зрелища более волнующего, чем любое из тех, что он видел раньше.

По воде, на которой отражались последние отсветы заходящего солнца, царский корабль несли к берегу ряды весел с серебряной окантовкой; огромные пурпурные паруса лениво висели в неподвижном вечернем воздухе. Судно управлялось при помощи рулевого весла, за которым стояли на корме двое кормчих под навесом в форме огромной слоновьей головы из сверкающего золота, хобот которой был задран вверх. Вокруг рулевых стояли несколько прекрасных рабынь в нарядах морских нимф и граций; рядом с ними оркестр музыкантов играл на флейтах, трубах и арфах мелодию, в такт которой, казалось, медленно движутся весла. Сама Клеопатра, одетая в свободно ниспадающий переливающийся наряд богини Венеры, возлежала под навесом, осыпанным золотом; при этом мальчики в костюмах купидонов стояли по обеим сторонам ее ложа, обмахивая ее опахалами из разноцветных страусовых перьев. Перед царским балдахином на изящных подставках стояли медные курильницы, источавшие ароматные облака специально приготовленного египетского ладана, чудесный аромат которого ветер донес до берега прежде, чем судно встало на якорь.

Наконец, когда дневной свет начал меркнуть, царский корабль встал на стоянку у запруженного людьми причала, и Антоний ступил на борт, а следом за ним туда взошли его старшие военачальники и местные знаменитости Тарса. Встреча Антония с царицей была, по-видимому, чрезвычайно сердечной, так как манера ее появления, вероятно, сделала какие-либо упреки в ее адрес в тот момент невозможными. К тому же великолепие места их встречи, очарование сумерек, манящая красота Клеопатры, нежность звуков музыки, смешивающихся с плеском воды, аромат ладана и бесценных духов, вероятно, всколыхнули воображение Антония и вытеснили из головы все мысли об упреках. Ему никак не представлялась возможность серьезно поговорить с Клеопатрой, так как всех повели в пиршественную залу, где был накрыт великолепнейший ужин. Двенадцать тройных диванов с подушками, покрытых вышивками, были расставлены по всей комнате; перед каждым стоял стол, на котором были расставлены золотые блюда, инкрустированные драгоценными камнями, и кубки для питья изящной работы. Стены пиршественной залы были увешаны вышивками из пурпурных и золотых нитей, а пол был устлан цветами. Антоний не мог удержаться от восклицания при виде великолепия этого пира, на что Клеопатра заметила, что тут не о чем говорить. И тогда она сделала Антонию подарок – подарила ему все, что было на пиру: блюда, кубки, кушетки, вышивки и все прочее, что было в зале. Вновь вернувшиеся на палубу гости были в приподнятом настроении; они стали еще более восприимчивыми, попробовав египетского вина. К их удивлению, они обнаружили, что стоят под изумительным калейдоскопом светильников, которые в форме квадратов и кругов свисали с множества ветвей, переплетенных над их головами. И в такой почти волшебной обстановке они наслаждались живительным обществом обворожительной молодой царицы до тех пор, пока не опустели кувшины с вином и не догорели светильники.

С берега пирующие, двигающиеся взад и вперед среди этой галактики огней под веселые мелодии оркестра, наверное, казались актерами какого-нибудь божественного спектакля. Все открыто говорили – будто это так и было на самом деле, – что Венера сошла на землю, чтобы отпраздновать с Дионисом (Антонием) благоденствие Азии. Клеопатру, как мы уже видели, отождествляли с Венерой, когда она жила в Риме, а в Египте ее всегда обожествляли. Таким образом, облик, в котором она предстала в Тарсе, не был выбран ею нарочно, как это обычно считается, с целью создать прелестную картину. На самом деле ее желанием было, чтобы ее приняли как богиню, чтобы Антоний мог увидеть в ней божественную царицу Египта, которую сам Цезарь принимал и почитал как воплощение Венеры. Следует помнить, что в то время люди были склонны отождествлять известных людей с популярными божествами. Дочь Октавиана Юлию жители некоторых городов точно так же отождествляли с Венерой Генетрикс. Мы видели, как Цезаря называли Фавном, а Антония – Дионисом (Бахусом); и стоит вспомнить, как в Листре Павла и Варнаву приветствовали как Зевса (Юпитера) и Гермеса (Меркурия) (Деян., 14: 6–13; однако затем по наущению иудеев забили Павла камнями почти до смерти «и вытащили за город, почитая его умершим» [Деян., 14: 19]. Павел вспоминает о страданиях в Листре во Втором послании к Тимофею [2 Тим., 3: 11]. – Ред.). Во многих известных случаях, вроде этих, люди действительно верили в это тождество; и хотя некоторые раздумья, вероятно, ограничивали длительность такой веры, в то время, казалось, не было причин для сомнений в том, что эти божества оказались на земле. Толпы людей, которые стояли на берегах реки Кидн в тот вечер, вероятно, действительно поверили в то, что они видят, как известная богиня, олицетворением которой являлась Клеопатра, развлекается с воплощением ими любимого бога.

Антоний пригласил Клеопатру отужинать с ним на следующий день, но царица, видимо, снова убедила его прийти вместе со своей свитой на ее пир. Это второе пиршество было настолько великолепнее, чем первое, что, по словам Плутарха, уже описанный прием по сравнению с ним был достоин презрения. Когда гости уходили, Клеопатра не только подарила каждому диван, на котором каждый из них возлежал, и кубки, стоявшие перед ним на столе, а самым главным гостям паланкины вместе с рабами-носильщиками и мальчиками-эфиопами, чтобы нести перед ними факелы. Менее значительным гостям она предоставила лошадей в золотой сбруе и попросила их оставить скакунов себе на память об этом пире.

На следующий вечер Клеопатра наконец соблаговолила отобедать с Антонием, который истощил все ресурсы Тарса в своем желании организовать пир, который по пышности оказался бы равным приемам царицы. Но это ему не удалось, и он первым пошутил насчет своего неуспеха и бедности своей фантазии. Приемы царицы были отмечены тем блеском общения и атмосферой утонченности, которые в былые годы так привлекали великого диктатора; а обед Антония, наоборот, был примечателен грубостью ума и тем, что Плутарх называет деревенской неповоротливостью. Однако Клеопатра оказалась на высоте и быстро изменила свое поведение, чтобы оно подходило к манерам дородного хозяина дома. «Поняв, что его шутки грубоваты, пошлы и присущи скорее солдатам, нежели придворным, она сразу же восприняла эту манеру, не демонстрируя никакого отвращения или холодности». Таким образом, Клеопатре вскоре удалось очаровать этого всесильного римлянина и сделать его своим самым преданным другом и союзником. Было что-то неотразимое и волнующее в ее присутствии; ведь утонченность, живость характера и очарование голоса Клеопатры усиливались тем, как она рассуждала на различные темы, возникавшие в ходе разговора. Антоний послал за ней, чтобы осудить за предполагаемое пренебрежение его интересами, но ему быстро дали понять, что это он сам, а не царица отклонился от того курса, о котором они ранее договорились в Риме. Это Антоний, заключив союз с Октавианом, бросил то, что, по мнению царицы, было истинным делом Цезаря. С другой стороны, царица имела возможность продемонстрировать, что она не послала помощь триумвирату просто потому, что не могла решить, каким образом благополучию ее сына, маленького Цезаря, будет способствовать этот поступок. Под чарами ее обаяния Антоний, который при жизни диктатора не позволял себе сердцем принять всю силу ее очарования, теперь стал легкой жертвой ее стратегии и заявил, что готов во всем выполнять ее желания.