Книга Макс Вебер. На рубеже двух эпох - Юрген Каубе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Греки в гостях у римлян
29 сентября 1904 года на страницах «Дейли Оклахоман» появился весьма странный материал. Автор статьи под заголовком «Не захотел остаться: немецкий профессор неожиданно прервал свой визит в Гатри» в газете, со ссылкой на Фреда ван Дайна, владельца местной гостиницы «Hotel Royal», описывал настоящую сцену из фильма. Выехав поездом в 11:40 из Санта–Фе, профессор ван Веббер из Гейдельберга прибыл в Оклахому с ворохом багажа, зарегистрировался в отеле и сообщил, что останется на неделю, после чего отправится в индейские резервации. Отвечая на вопрос хозяина гостиницы, ван Веббер сказал, что он профессор экономики и путешествует по Америке с целью ознакомления с соответствующими регионами. В течение часа он оставался в своей комнате, затем стремительно выбежал из нее и приказал немедленно доставить его чемоданы во Фриско, сообщив, что сам он незамедлительно выезжает в Мускоги (в Мускоги жили индейцы). Ван Веббер успел рассказать, что у него было рекомендательное письмо к главному редактору местной газеты «Оклахома Стейт Капитал», однако во время их встречи этот самый редактор случайно увидел своего заклятого врага–редактора другой газеты — и тут же выхватил пистолет. После этого, как сообщают берлинские газеты, до которых дошли слухи о происшедшем, оба редактора устроили стрельбу с целью выяснения расхождений во взглядах. Немецкому профессору такой метод не показался убедительным: кто стреляет из пистолета, тот не «жентельмен», и поэтому он, профессор ван Веббер, немедленно возвращается в цивилизованный мир. Никто из редакторов, как уверяют нас газеты, не пострадал[347]. Он нередко оказывался свидетелем дуэлей: Макс Вебер на Диком Западе. Да, профессор ван Веббер, о котором с некоторыми преувеличениями сообщала «Дейли Оклахоман», — это не кто иной, как Макс Вебер. На самом деле перестрелка между газетчиками произошла за день до его приезда. Прочитав об этом в газете, он решил вовсе не встречаться с главным редактором и отправился дальше. С 29 августа по 19 ноября Вебер вместе с супругой путешествовал по Соединенным Штатам Америки. Еще в 1893 году он вместе со своим приятелем Паулем Гёре собирался посетить Всемирную выставку в Чикаго, но затем все же предпочел поездке помолвку с будущей женой. Поводом для нынешнего путешествия снова стала Всемирная выставка, на этот раз проходившая в Сент–Луисе, штат Миссури, с 30 апреля по 1 декабря 1904 года. Изначально она была запланирована как празднование столетнего юбилея приобретения Соединенными Штатами французской колонии Луизианы в 1803 году. В рамках этого мероприятия проходил также своеобразный всемирный конгресс наук и искусств, на который были приглашены делегации со всего мира. Макса Вебера не было в первоначальных списках — где были философ Фердинанд Теннис, теолог Адольф фон Гарнак, а также объект ненависти Вебера среди историков Карл Лампрехт и Вернер Зомбарт, но затем, благодаря ходатайству психолога Гуго Мюнстерберга и его гейдельбергского коллеги Георга Йеллинека, Вебера все же попросили выступить с докладом. Ему было уже сорок лет, и эта поездка была чем–то вроде официального завершения истории его болезни, по крайней мере, ее самого тяжелого периода. 20 августа 1904 года супруги Веберы вместе с Эрнстом Трёльчем на роскошном круизном лайнере «Бремен» отправились в путешествие через Атлантику. До этого момента Вебер меньше всего интересовался Америкой. Дебаты о капитализме в его ученом окружении велись на примерах из Англии, Германии, Италии и Франции, ну и в лучшем случае еще из Голландии. В результате складывалось впечатление, что интеллигенция региона, начинавшего терять свой статус экономического и политического центра мира, бессознательно обращается к истории возникновения этого ускользающего величия. Свое представление об Америке Вебер сформировал исключительно благодаря Фридриху Каппу, подарившего ему мемуары Бенджамина Франклина, которого Вебер затем в «Протестантской этике» так авторитетно изобразил пуританином и воплощением капиталистического духа. Роман Фердинанда Кюрнбергера «Уставший от Америки» (1855), в равной мере увлекательный и пафосный, а кроме того, исполненный затаенной зависти и неприязни (Вебер использует его в той же работе как красочную иллюстрацию нестерпимо экономистского отношения к жизни и «философии алчности»), тоже вряд ли можно рассматривать как дельный путеводитель. Во всяком случае, сам Вебер не устал от Америки ни до, ни во время, ни после своего путешествия. Не был он и любителем прогнозов и проекций. Гуго Мюнстерберг, с 1897 года преподававший в Бостоне и руководивший крупной экспериментальной лабораторией, летом того же 1904 года издал двухтомную монографию «Американцы». Веберу она была знакома. В своей работе Мюнстерберг настаивал на том, что Северную Америку нужно сравнивать не с какой–то другой отдельной страной, а с «несоединенными штатами всей Европы», и в контексте этой идеи он находит удивительным, насколько похожи друг на друга американцы, чьи предки были родом из самых разных регионов мира. Понять этот народ можно, только зная его волю и его идеи. «Понять американский народ в его духовном единстве может лишь тот, кто осознает, что типографская краска гуще крови»[348]. Но в действительности именно европейские путешественники воспринимали Америку через призму книг, идей и культурных стереотипов. О том, что они находятся на пороге «американского века», современники Вебера знать не могли. Тем не менее многие высказывались об Америке так, будто им было дано это знание, и при этом утверждали, что главные ее черты — это материализм, невежество, отсутствие истории, недостаточно развитая государственность, бессмысленный оптимизм, слепая вера в прогресс и т. д. «Безусловно, высокий процент» мировой культуры, как писал, к примеру, Якоб Буркхардт еще в 1868 году, «составляют американские деятели культуры, которые по большей части отказались от исторического измерения, т. е. от идеи духовной непрерывности, и хотят наслаждаться искусством и литературой исключительно как формами роскоши»[349]. Поэтому американцы, якобы лишенные исторического мышления, т. е. в принципе не способные правильно мыслить и нацеленные лишь на наслаждение, должны слушать европейцев — что те скажут относительно того, в какие исторические контексты и связи они погружены, и это касается не только искусства и литературы. В отношении Америки в конце XIX века Европу охватила настоящая мания глобальных интерпретаций и прогнозов, авторы которых либо использовали США в качестве контраста для доказательства превосходства европейского образа жизни, либо видели в них неизбежное будущее всего мира. Впрочем, помимо множества мрачных предсказаний, высказывались и положительные впечатления. Так, в 1902 году английский журналист Уильям Томас Стед провозгласил «американизацию мира» главной тенденцией XX века: с возвышением этой мировой державы исключительно за счет экономической мощи без империалистической политики он связывал надежду на то, что величие может быть мирным. При этом Пруссию рубежа XVIII–XIX веков он называл «Америкой своего времени», потому что в то время ее граждан отличали молодость и предприимчивость, тогда как теперь Берлин постепенно превращается в центр сопротивления американизации Европы. И хотя по своей нервной энергии, темпам экономического роста и в целом жизни нет более американизированных городов, чем Гамбург или Берлин, однако «the Kaiser» вместе с русским царем делают все для того, чтобы сплотить Старый Свет против Нового[350]. С такой оценкой ситуации Стед наверняка нашел бы единомышленника в лице Вебера — скорее всего, тот возразил бы ему лишь в том, что касается возможности мирного империализма, однако среди интеллектуалов Вебер был исключением. Большинство питало сильные предубеждения против того, что считалось американским стилем жизни и было тесно связано с понятием так называемого массового общества. В брошюре Юлиуса Лангбена «Рембрандт как воспитатель» с ее исчерпывающим реестром всевозможных аспектов антилиберализма и культурного пессимизма Берлин назван «североамериканским», а Северная Америка — наоборот, «нижнегерманским поселением на Западе». Для них характерны неуемная деловитость, хищническое отношение к культуре, рационализм и механицизм: «Сверхкультура по эту и бескультурье по ту сторону океана совпадают не только в средствах, но, к сожалению, и в своих достижениях»[351]. Вернер Зомбарт в статье «Почему в Соединенных Штатах нет социализма?», представленной им в 1906 году в качестве гостинца из поездки в Сент–Луис, вторит Лангбену: «единообразие души американского народа» заключается в недостатке чувства «индивидуального», в одержимости количеством, в преклонении перед успехом, в циничной конкуренции и переоценке важности экономики[352]. Карл Лампрехт, со своей стороны, вопрошал: «Если бы сегодняшняя американская цивилизация исчезла, то что бы она оставила человечеству? Практически ничего». Американцы дали миру лишь новое понимание государства и человеческой свободы, но и это, по сути, привезли с собой переселенцы из Европы в качестве «подарка Реформации, т. е. результата религиозного развития на протяжении полутора тысячелетий»[353]. Вебер смотрит на это совершенно иначе. Его раздражают попутчики, которые начинают стонать уже через полтора дня пребывания в Нью–Йорке[354]. Невероятно словоохотливый Карл Лампрехт — его путевые заметки об Америке достойны называться «Полным собранием стереотипов» — за этот короткий срок успел понять: «Комфорт рассудка, но не сердца и древней культуры. Отсюда доведенное до крайности разделение труда: никто ни о ком не заботится, человек [как] машина»[355]. В этом перечислении ошибок больше, чем слов, но оно хорошо показывает, с каким самодовольством и полным отсутствием мысли можно судить о других. Утверждение, что при доведенном до крайности разделении труда никто ни о ком не заботится, опровергается уже в крупных отелях, где Лампрехт и записывал свои наблюдения: забота о постояльцах становится возможной именно за счет разделения труда. Отнюдь не чуждый культурному пессимизму Вебер, наоборот, в Америке не видит причин поддаваться этой предрасположенности. Его как будто подменили. О своей поездке в места проживания индейцев в районе Мускоги, куда он действительно отправился после своего поспешного отъезда из Гутри, он даже пишет в дневнике, что так, как там, он не веселился с первого курса в университете[356]. Поездка в Америку не была для него путешествием в будущее. Он был далек от того, чтобы утверждать, будто весь мир американизируется. Он, напротив, полагал, что Северная Америка стоит на пороге европеизации, понимаемой им совершенно конкретно как следствие иммиграции европейцев. При этом одним из самых важных последствий он считал уменьшение значимости протестантской общины и характерного для нее образа жизни. В этническом многообразии, наряду с дедогматизацией старых конфессий и расцветом новых религий, таких как, например, «христианская наука», он видел признак ослабления церковной религиозности. Однако под европеизацией Америки он уже тогда понимал также и отказ от идеала эгалитарной самодостаточности и бедной, но свободной жизни на периферии в пользу создания больших организаций, городской жизни, зависимости от государства и карьерного роста. В Америке, как ему кажется, он наблюдает радикальные социальные трансформации, ведущие общество к менталитету, прямо противоположному менталитету созидания, учреждению нового, а значит, и той воле к свободе, из которого он возник. Таким образом, несмотря на то что после возвращения Вебер добавил к своему исследованию протестантизма еще одну, третью часть, где он проанализировал свои впечатления от Америки, нет оснований полагать, что в стране развитого капитализма он искал доказательства своего тезиса о протестантизме. Тем более что смысл этого тезиса заключался в том, что в современном капитализме остались в лучшем случае едва уловимые следы мотивов, присущих ему в период его возникновения. Америка была разве что полем для изучения нынешней ситуации — теперь здесь можно было найти только твердый как сталь панцирь, но не твердых духом пуритан. Когда в Браунском университете (штат Род–Айленд) Вебер попросил дать ему книги по баптизму, в духе которого в 1764 году был основан университет, ему сообщили, что университет расстался со своим сектантским прошлым, и сотрудники сознательно не выписывают даже современную научную литературу о религии основателей университета[357]. Поэтому Вебер даже удивляется, обнаруживая те или иные явные признаки религиозного прошлого — нефункциональные пережитки, или «атавизмы», если говорить на языке эволюционной теории. Мы начали эту главу со сцены из вестерна не только потому, что она восхитительна сама по себе. Помимо этого она служит доказательством того, что Вебер увидел Америку с самых разных ракурсов и путешествовал по стране не с тщательно продуманной программой, а с большим любопытством и почти антропологическим вниманием к окружающему. Отчасти его маршрут определялся его семейными и дружескими связями, отчасти он выстраивался на основании тех приглашений и рекомендаций, которые Вебер получал во время путешествия, но главную роль играли все же его интересы. Из писем и путевых записок видно, что супруги Веберы не оставили без внимания практически ни один аспект американской цивилизации. Их интересует действительно все: бедные квартиры реформистских общин и небоскребы (приехав из Гейдельберга, в Нью–Йорке они поселились напротив Парк–Роу и Сент–Роу–Билдинг), о которых путешествующие не знали, что и думать — считать их просто уродливыми или пытаться разглядеть в них особую красоту и достоинство; университеты и чикагские скотобойни, сельская жизнь в совсем недавно колонизированных регионах и мегаполисы, элита и этнические меньшинства, воспитание чернокожих и «Yankeedom».
