Книга Янтарные цветы - Джулия Хиберлин

– Две тысячи четыреста шесть.

Мистер Вега замирает в дверях.

– Молодчина! Правильный ответ всегда найдется – надо только придержать лошадей и подумать.

Тесса сегодня

Конечно, это мучает меня с той минуты, когда я узнала ее имя.

Рейчел Штайн, мать Ханны – ее имя не начинается с «Л», «У» или «Ч». Мое мнемоническое правило не сработало. Л-У-Ч. Слово, которое Мерри придумала, чтобы я не забыла имена матерей и потом сумела их отыскать.

С тех пор как обнаружились останки еще одного человека, я полагала, что действительно разговаривала с Мерри, а не галлюцинировала. Ведь в могиле действительно оказались три девушки, как и говорила Мерри, а не две, как считала полиция. Таких совпадений не бывает!

И все же, и все же… Водительское удостоверение на имя Рейчел Штайн и генетика заставляют меня усомниться в собственном психическом здоровье. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не засыпать миссис Штайн вопросами: «А может, Рейчел – ваше прозвище? Или среднее имя? Или вы меняли имя?»

Нет, надо поберечь голову и психику бедной старушки. Хватит с нее и экстрасенса. Мать Ханны вышла из конференц-зала в куда более растрепанных чувствах, чем она была в начале встречи. «Примирения с утратой не бывает, это миф, – однажды сказала мне Джо. – Но знать – уже ценно». Сыну миссис Штайн пришлось держать ее под руку, когда она выходила. Она ковыляла, как столетняя старуха.

Мы с братом Ханны молча решили, что должны отправить экстрасенса восвояси – пусть убирается в ту измененную вселенную, откуда пришла. Из кабинета она чуть не бежала, наступая на пятки миссис Штайн и ее сыну. Как только слова про наглое вранье слетели с моих губ, он вскинул голову и посмотрел на меня с такой благодарностью, что у меня чуть сердце не разорвалось. А экстрасенс… что ж, если до сих пор меня никто не проклинал, то она уж точно исправила эту недоработку. Мои шрамы потом еще целый час покалывало.

Мама варит земляничный морс, а юный сын уже не плачет.

С того момента, как я вышла за дверь кабинета, не могу выбросить из головы эту фразу. Так и вижу: Мерри сидит у музыкального автомата и снова и снова бьет по одной кнопке, все сильнее и злее. Не забывай. Помни.

Каблуки сапог отбивают ритм – я поднимаюсь по лестнице. Первая ступенька. Мама. Вторая. Варит. Третья. Земляничный. Четвертая. Морс. Добравшись до мастерской, я распахиваю дверь. Изнутри вырывается теплый спертый воздух. Я открываю панорамное окно и жадно пью уличную прохладу – она похожа на ледяной шот текилы. С ветки на меня храбро смотрит голубая сойка. Я не выдерживаю ее взгляда и моргаю первой.

Беру несколько листов бумаги с пыльной деревянной столешницы – остатки очередного проекта моего братца, приезжавшего недавно на выходные. Мой милый несчастный Бобби. Пишет сценарии для фильмов, практикует холотропное дыхание и всюду таскает за собой сексапильную ассистентку с сережкой в носу. Он уехал учиться в Калифорнию и с тех пор возвращается лишь на праздники и похороны. Наверное, мне следовало поступить так же. Он даже фамилию сменил, обрезал: теперь он – Бобби Райт.

Пальцем вывожу в пыли сердечки. Затем выбираю в шкафчике белый чай и включаю чаеварку. Прислушиваюсь к ее мирному сопению. Замечаю, что запах старого меда напоминает запах пива, и наблюдаю, как два кубика сахара в моей чашке превращаются в песок. Мерри напоследок еще раз жмет кнопку музыкального автомата.

Я всегда любила эту комнату, просто не хотела делить ее с Сюзаннами. А сегодня, по всей видимости, и не придется. Я протираю кульман бумажным полотенцем и с громким щелчком (сойка испуганно вспархивает с ветки и улетает) закрепляю на нем лист бумаги. Начинаю набрасывать складки ткани – карандаш тихо царапает бумагу, словно где-то под полом скребется крыса. Скорее бы приступить к самому главному и сложному. Я вспомнила какой-то узор, когда смотрела на простую хлопковую блузку миссис Штайн, на дряблую обвисшую грудь.

Сюрприз! Я рисую цветы – и не боюсь их. Проходит час. Потом еще один. Надо вывести безумное количество лепестков, да еще этот извивающийся плющ, который объединяет все бутоны – словно какое-то безумное генеалогическое древо. Наконец я наполняю водой бумажный стаканчик и открываю коробку с акварелью. Голубой, розовый, зеленый.

Эти цветы – не рудбекии, нет.

А складки ткани – вовсе не занавеска. И никогда не были занавеской.

Я рисую мамин фартук. Меня не видно, но я там, прячусь под ним. Ткань щекочет мне нос и щеки. Здесь темно и ничуть не страшно: сквозь тонкий хлопок просачивается немного света. За моей спиной – теплое мамино тело.

Я не вижу, что снаружи. Как будто снова ослепла.

Доктор Джайлс осторожно берет мой рисунок за углы – краски еще не успели высохнуть.

Ей пора закрывать кабинет. Все игрушки и книги убраны по местам, настольные лампы горят, но верхний свет уже погашен. Слоник улегся спать в кукольную кроватку и по самые уши накрылся одеялом.

– Ну, что думаете? – говорю я. – Фартук – и есть та занавеска? Значит, она не имеет ничего общего с моим пребыванием в могиле? Значит, все это не имеет никакого смысла?

Мне стыдно за свой нетерпеливый тон.

– Все имеет какой-то смысл, – отвечает доктор Джайлс. – Вероятно, фартук олицетворяет для вас душевное благополучие. Ничего удивительного, что вы подсознательно связали свою первую травму – смерть матери – со второй. Тесса, самое главное сейчас – уничтожить все неизвестные, а это может быть страшно. Если бы вы пришли сюда и объявили, что за занавеской прятался ваш убийца, как волшебник страны Оз… ну, сами скажите, вы ведь не этого ждали?

Именно этого. Я выросла в стране Оз.

Однако про это ей знать не нужно. Как и про то, что от маминого фартука у меня на душе муторно. Ничем не лучше, чем от таинственной занавески.

Тесси, 1995

– Нравятся тебе мистер Вега и Бенита?

Хм, мне кажется – или врач немного ревнует?

– Он ничего, – осторожно отвечаю я. – Они оба ничего.

Взрослые так все усложняют, просто жуть. Что прикажете ему отвечать? Что мистер Вега в подметки ему не годится? Это какое-то соревнование, что ли?

– Если у тебя есть вопросы или сомнения, не держи их в себе. Аль Вега бывает излишне напористым.

А вы, конечно, не бываете!

– Да пока все хорошо. Если меня что-то начнет волновать – обязательно расскажу. – В последнее время мне все чаще хочется успокоить и подбодрить врача и все реже – довести его до белого каления. – Но у меня есть другой вопрос… – Лидия говорит, глупо носить страх в себе – он пожирает изнутри. Впрочем, на ее взгляд, мои заскоки – «это даже круто». – Со мной разговаривала не только Мерри.

– В смысле? Кто еще с тобой разговаривает?

– Остальные Сюзанны… иногда. Те, что лежали в могиле. Я не каждый день их слышу и большого значения этому не придаю… Но Лидия считает, что я должна вам об этом сказать.