Книга Частная жизнь мертвых людей - Александр Феденко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тут пенки, – прошептал Вольдемар Неонович.
– Сам виноват! Съел бы сразу – было бы без пенок!
Разогнав ложкой комья, он зачерпнул немного молока. Поднял и тоскливо прикрыл глаза.
Проглотил.
– Вот так! Еще одну!
Молоко было невкусным, перекипевшим, с сладковатым привкусом гари.
– Гущу не оставляй! Черпай все подряд!
Склизкая макаронина, облепленная лоскутами пенок, своим холодным прикосновением вызвала судорогу омерзения. Вольдемар Неонович отбросил ложку и зажмурил глаза.
Тяжелая рука тут же въехала в затылок так, что лязгнули зубы.
В глазах побелело и поплыло. Края гигантской тарелки окружили Володю со всех сторон; он пытался дотянуться до них, но соскальзывал обратно в молоко, путался руками в вязких клочьях пенки; сплетения взбухших макарон опутывали его и тянули на дно. Слеповатые амуры и купидоны попрятались – над фарфоровым горизонтом стояла огромная фигура человека в грязной майке. Он склонился и рассматривал трепыхавшегося в супе человека. Фигуру в майке подвинула голова в бигудях и недовольно поджала губы. Володя протянул руки вверх и закричал, прося о помощи. В распахнутый рот влилась комковатая молочная жижа и превратила крик в хрипящее бульканье. Он чувствовал, что захлебывается, но продолжал открывать рот для следующего крика.
…
– Устроил капризы на пустом месте! Одно мучение с тобой!
Женщина забрала пустую тарелку. Мужчина принес счет.
Вольдемар Неонович бросил на стол бумажник и вышел.
Люсенька уже сидела тут, на скамейке, вымокшая, видимо, от слез.
Вольдемар Неонович побрел вокруг пруда. Люсенька осталась.
Он сделал несколько чавкающих шагов и остановился у края черной воды. Посмотрел под ноги – на колышущееся отражение мальчика. И наступил на него. Еще раз. Отражение вздрогнуло и смялось, Вольдемар Неонович продолжил наступать на него, все глубже входя в мазутистую лужу.
Погрузившись по пояс, подался вперед, пытаясь поймать отражение. Морская вода послушно разошлась и подхватила его. Он поплыл в полную силу, легко рассекая чистую бирюзовую волну…
Оставив берег далеко позади, перевернулся на спину и доверился воде. Размеренно покачивая одними ступнями поплыл обратно.
Растянулся на песке, зарылся.
Мама с утра поставила тесто для пирога. И отец хитро подмигнул и пообещал прийти с работы пораньше. И соседская девочка Люся ждет его, хотя и делает вид, что терпеть не может.
Володя встал и зашагал навстречу огромной, чудесной, радостной жизни. Где все будет таким же настоящим, как это море.
Он оглянулся. Море казалось бесконечным и бездонным.
Любовь Льва Ильича к Розе Альбертовне была столь же огромна, сколь и безответна. Он находил свое чувство к ней бездонным и возвышенным, взаимных же чувств не обнаруживал вовсе. Лев Ильич видел, что супруга тяготится его страдающим лицом, но искусно это скрывает.
– Ты меня не любишь, – выговаривал Лев Ильич, просыпаясь поутру.
– Счастье мое, – отвечала ему Роза Альбертовна, – конечно, люблю. Что ты такое говоришь – глупости прямо какие-то. Люблю, очень люблю.
– Не любишь, – настаивал Лев Ильич, – не любишь и лжешь.
Роза Альбертовна тянулась к нему с поцелуем, но Льва Ильича передергивало от фальшивости ее прикосновения.
Они прожили вместе долгую и мучительную для Льва Ильича жизнь. Дивные движения души Розы Альбертовны, на которые он рассчитывал, пойдя на этот жертвенный брачный союз, обходили Льва Ильича стороной, будучи, как он все отчетливее понимал, направлены куда-то вбок.
– Из любви к тебе я все пойму и, может быть, даже прощу, – печально затягивался он привычной послеобеденной сигареткой. – В конце концов, твое счастье для меня превыше собственных страданий.
– Мне никто не нужен, кроме тебя, – шептала Роза Альбертовна, собирая посуду.
– Ложь. Знаю, что нужен.
Лев Ильич выдыхал едкий дымок и наливал рюмочку коньяку – скрасить мучения.
Он пробовал мстить за очевидную неверность супруги, но месть успокоения душе его не приносила.
«Что есть тело – бренный сосуд бессмертной души. А моя душа всегда с нею. Все мои помыслы о ней одной, все мои терзания. А где ее душа, с кем?» – и тоска с еще большей силой придавливала Льва Ильича.
Однажды Лев Ильич вернулся домой в особенно сильном любовном согбении. Роза Альбертовна робко взглянула на него. Нерешительность ее была замечена и прочтена.
– С кем ты была целый день?
– Одна, ждала тебя.
– Пуще твоей нелюбви мучительна мне твоя ложь.
– Я не лгу тебе.
Лев Ильич приблизился.
– Признайся. Облегчи душу покаянием.
Роза Альбертовна улыбнулась ласково и кротко в ответ, Лев Ильич распознал в ее молчании скрытое признание, гордая душа его не потерпела насмешки, и крепкие руки впились в тонкую податливую шею.
– Признайся! – кричал униженный супруг.
Но Роза Альбертовна молчала, высокомерно похрипывая.
Выместив боль измены, Лев Ильич успокоился, поужинал и окончательно вернул себе благоустроенное расположение духа. Он даже хотел сказать что-нибудь любезное Розе Альбертовне, но, увидев покореженное выражение лица ее, передумал и быстро уснул.
Утро Лев Ильич привычно начал скорбным «Ты меня не любишь», но Роза Альбертовна впервые не ответила. Он повторил громче – вновь без ответа. Роза Альбертовна, сраженная убогостью души своей и не изыскавшая сил нести бремя тщательно скрываемого обмана, умерла.
Лев Ильич недоумевал, размышляя, что делать с неживой Розой Альбертовной. Проще и разумнее всех прочих вариантов было бы выбросить ее. Но выбрасывать стало жалко, к тому же с новой силой забилась его неугасимая любовь к ней.
Поэтому супруг вооружился инструментом и сделал из Розы Альбертовны чучело. Учитывая, что чучело он делал впервые, плоды трудов его следует признать достойными всяческой похвалы, а местами – даже и восхищения.
Наступили долгожданные дни тихого семейного счастья.
– Что было, то прошло, – примирительно приговаривал Лев Ильич, простивший Розу Альбертовну за годы равнодушия и обмана.
Он разглядел в глазах ее преданность и нежность и перестал страдать.
Но счастье было недолгим. В сползающей набок улыбке Розы Альбертовны все меньше оставалось искренности, и все явственнее выпячивалась гримаса презрительного пренебрежения. Напрасно он искал добросердечие в ее глазах – они перестали глядеть на Льва Ильича, разбежались в стороны, потом и вовсе закатились – каждый по-своему: один вверх, другой вниз.
