Книга Смилодон - Феликс Разумовский

– Да, вкус специфический, – Буров равнодушно кивнул, ему стало как-то не до градусов. Вспомнились СИЗО, этап, запах хлорки, сырости, портянок, параши, мрачные, в потеках шубы, коридоры, дубачка-надзирательница Олечка Золотые Крайки. Та демонстрировала зэкам свои прелести через кормушку камерной двери. Паханам за дополнительную плату разрешалось гладить и мацать. Вот ведь память. Что прикажете делать с этой навязчивой, занудной сукой…

А веселье между тем было в самом разгаре. Волнительно играла музыка, кружились в танце пары, свято место у решетки за экранами не пустовало. Причем кавалеры с галантной предупредительностью без очереди пропускали дам. Хоть и во Франции, но по-английски – ladies first . Сгущались запахи, оплывали свечи, голоса пирующих становились громче. Уже все столики были заняты, а цвет Парижа все прибывал и прибывал. Скарамуши, Арлекины, Полишинели, Коломбины. Слава тебе господи, ни одного Скапена.

– Господа, вы не возражаете против компании? – ласково спросили Бурова и шевалье и быстренько подсадили к ним за стол кавалера в маске черта. Тот был элегантен, ловок в движениях и совершенно чужд дворянской спеси.

– А не отбросить ли нам, господа, в сторону все эти чертовы инкогнито? – сразу сказал он и положил себе солидную порцию гусиного паштета. – Это ведь так важно для хорошего пищеварения – знать, с кем сидишь за одним столом. Разрешите представиться, маркиз де Сад, вольный литератор. С уклоном в философию. В будуаре.

Голос его из-под шелковой маски звучал благожелательно, был полон шарма, чувства собственного достоинства и юмора. Так разговаривают умные, уверенные в себе люди.

– Граф де Бург, – оправился от удивления Буров, почтительно привстал, сдержанно кивнул, – брат маркиза де Сальмоньяка, талантами не отмечен.

Вот это да, а историки-то рисуют де Сада чуть ли не сумасшедшим маньяком!

– Шевалье де Сальмоньяк, его сын, – отрекомендовался Анри, бодро тряхнул буклями, шаркнул под столом ботфортом. – Говорят, что непутевый.

Манеры и дружественный тон де Сада понравились и ему. Никакой чопорности, никакого зазнайства. Святая простота.

– А, гроза всех этих сибаритствующих чванливых скотов, которые еще имеют наглость называть себя гордостью Франции? Как же, слышал, слышал, – обрадовался маркиз и жадно, длинными глотками опустошил бокал бургундского. – Сколько же вы их закололи? Сотню? Две? Три? Я вам аплодирую. В парижских джунглях, черт побери, не хватает настоящих хищников. Это зажравшееся стадо нужно погонять и погонять. А все разговоры о нравственности, добродетели, любви к ближнему и всепрощении просто клерикальный бред. Церковная догматика предполагает лишь одно – управление этим самым зажравшимся, отупевшим человеческим стадом. Увы, слишком уж много возомнившим о себе.

Маркиз прокашлялся, налил себе еще и с аппетитом занялся паштетом, ни на мгновение, однако не выключаясь из беседы.

– Добро, зло, хорошо, плохо, надо, не надо. Чушь. Да белое-то только и будет белым, пока есть черное. Без дьявола теряется весь смысл существования бога. Нет, нет, всем управляет космический закон, а он – в целесообразности.

Здорово говорил маркиз. Красноречие его было неистощимо, а познания поистине энциклопедическими. Ловко, словно опытный стрелочник, он направлял беседу то в мистическое русло, то затрагивал проблемы алхимии, то уделял внимание вопросам секса, женской красоты и взаимоотношения полов. При этом он успевал есть, пить, задавать вопросы и изящно жестикулировать. Цицерон, Юлий Цезарь и Сократ в одном лице.

Наконец он покончил с десертом, отложил серебряные вилку и нож и промокнул губы батистовой салфеткой.

– Благодарю вас за компанию, господа. Вы непревзойденные слушатели.

Тут же раскланялся и, с ходу закадрив не занятую даму, скрылся с ней в монастырских недрах. Перешел от теории к практике.

– Какой полет мысли! Какой слог! – прошептал Анри восторженно и от прилива чувств загнул в штопор серебряную ложку. – Помяните мое слово, князь, этот человек войдет в историю, как великий философ! Вольтер по сравнению с ним кажется сопливым школяром. А уж Дидро-то… Нет, положительно, его можно слушать всю ночь…

Он резко замолчал, посмотрел на Бурова, и оба, ухмыляясь, опустили глаза – время было потрошить Скапена, а вставать так не хотелось. К тому же этот плут оказался картежником, из заядлых, и, пребывая в объятьях “фараона” , которую уже игру держал банк. Метал абцуги направо и налево. Под звон презренного металла, завистливое перешептывание публики и яростные проклятья понтеров . Ну как такого возьмешь? При стольких-то свидетелях? Впрочем, дело вскоре разрешилось само собой…

– Господа, это как же? – вдруг вскричал на весь зал один из понтеров, крупный, в маске Пьеро, и голос его выразил сложную гамму чувств, от несказанного удивления до праведного гнева. – Карты-то того, крапленые. Господин банкомет, вы шулер! Грек !

Карты, строго говоря, были подрезаны – одни по форме напоминали бочонки, другие – песочные часы, – все для того, чтобы сподручнее было вытаскивать из колоды за середину или за концы.

– Я? Я шулер!? Грек? – возмутился банкомет и, словно уколотый шилом в чувствительное место, вскочил. – Вы, милостивый государь, посмели осквернить честное имя Джованни Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, и сейчас об этом очень пожалеете! Требую сатисфакции. И немедленной.

При этом он расправил плечи, приосанился и очень мужественно возложил ладонь на эфес шпаги. Красив, ох, красив, а уж грозен-то… однако же и понтер Пьеро был не лыком шит.

– Хрен тебе, грек, а не сатисфакцию! – в ярости воскликнул он и приголубил Казанову подсвечником. – Получи абцуг!

Подсвечник был массивный, на четыре свечи, размах хороший, по полной амплитуде. Явственно чмокнуло, брызнула кровь, с кавалера слетела маска. Мужественно, так и не отняв пальцы от эфеса шпаги, он рухнул на пол. До смертоубийства дело, правда, не дошло – помешал парик. Бесчувственного банкомета понтеры потащили из зала. Как видно, отыгрываться…

– А тяжелая рука у этого Пьеро. Хороший удар, – одобрил шевалье. – Так и надо проходимцу. Мало что шарлатан и шулер, так, говорят, еще и агент инквизиции. К тому же наградил графиню д'Артуа дурной болезнью… Поделом, поделом.

Буров промолчал. Господи, неужели этот господинчик с внешностью лица еврейской национальности и есть знаменитый ловелас, непревзойденный сердцеед, легендарный покоритель амурных крепостей? Пример для подражания, воспетый в прозе и кинематографе? Урод тряпичный… А история – лживая, продажная шлюха, цена которой грош.

Ночь безумств между тем подходила к концу, галантное веселье иссякало. Монахини за решеткой откровенно зевали, харч и выпивка потеряли вкус, публика потихоньку разъезжалась.