Книга Власов: восхождение на эшафот - Богдан Сушинский

– Вы уверены, что в этом Руполдинге, или как он там называется, в санатории СС, нас действительно ждут? – наконец не выдержал Власов пытки молчанием.

– Естественно. Так или иначе, мы должны были прибыть туда, только неделей позже.

– Вот об этом я слышу впервые.

– Не хотел обнадеживать, поскольку следовало убедиться, что в высшем руководстве СС не станут возражать против вашего присутствия там.

– Резонно, – сдержанно признал генерал.

– Да не волнуйтесь, господин командующий. Заведует этим санаторием моя давнишняя знакомая, госпожа Хейди Биленберг. Кстати, вдова офицера СС, и даже какая-то дальняя родственница Гиммлера.

– То, что она родственница рейхсфюрера… – замялся Власов. – Смотря с какой стороны к этому подойти.

– Об этом попросту следует забыть, как забывает сама Хейди – симпатичная, приветливая, даже во вдовьем горе своем все еще не состарившаяся. Пока мы туда прибудем, она уже будет извещена о нашем визите. Уверен, что Хейди вам понравится. Да и вы ей – тоже.

– Послушайте, капитан, вы расхваливаете эту свою Хейди так, словно решили сосватать ее.

– Ну, решать в этой ситуации должны вы, господин командующий, а не я.

– Так ведь вы уже все решили! – упрекнул его генерал, сдержанно улыбаясь. – У меня создается впечатление, что вы просчитываете мою судьбу на годы наперед.

– На два-три… хода, – скромно умалил свои возможности капитан. – Как положено всякому уважающему себя шахматисту. И вообще, разве я похож на сводника? Впрочем, ваше предположение можно воспринять и более серьезно. Все будет зависеть от вас.

– Отчаянный вы человек, капитан.

Они проезжали по мосту, под которым устало громыхал колесами битком набитый солдатами эшелон. Тысячами голосов они орали солдатские песни.

– Все туда же, на Восточный фронт, – объяснил Штрик-Штрикфельдт, когда поезд исчез за ближайшим холмом, а машина их начала въезжать в какой-то городишко, к окраинам которого подступали табачные плантации.

– Там сейчас нелегко, – угрюмо молвил Власов. – С русскими воевать всегда трудно, так было во все времена.

Немец с любопытством взглянул на русского генерала и загадочно как-то улыбнулся. Он понимал, что в эти минуты во Власове ожил русский солдат, который, даже оказавшись под знаменами врага, не сумел искоренить в себе национально-бойцовский патриотизм. Генерал уловил этот взгляд, однако не насторожился, поскольку знал, что стукачеством Штрик-Штрикфельдт не промышляет. Ясное дело, он обязан был следить за тем, чтобы его подопечный вновь не скатился на стезю измены, ибо раз предавший…

– На Западном фронте тоже не легче, – как бы между прочим обронил «прибалт». – Но заметьте, с берегов Рейна перебрасывают. Хотя самое время перебрасывать с Восточного фронта за Рейн, и дальше – во Францию.

– Высадка англо-американцев… – задумчиво согласился генерал. – Здорово они там прут?

– Основательно. Подавляют техникой почти так же, как в сорок первом вермахт подавлял дивизии красных, в том числе и дивизии вашего механизированного корпуса, – довольно храбро объяснил офицер связи.

– До сих пор помнится, – мрачно признал Власов, – до сих пор… Порой казалось, что нет такой силы, которая бы остановила танковые клинья Гудериана и неотразимые эскадрильи Геринга. Но ведь нашлась же… Впрочем, понимаю, что восхищаться этим мне уже не с руки, – скосил глаза сначала на капитана, а затем на хранившего иезуитское молчание водителя.

– Откровенным со мной быть не нужно, но опасаться тоже не стоит, – отреагировал офицер связи.

– Кстати, это из первых фраз, которую вы произнесли во время нашего знакомства, – напомнил ему Власов. – Лично меня эта формула устраивала, поскольку была правдивой.

– В таком случае не будем терять времени и вернемся к разговору о Хейди Биленберг, – беззаботно отреагировал на его настроение Штрик-Штрикфельдт. – Кстати, ее еще зовут Аделью. Но лучше – Хейди, поскольку так зовут ее все знакомые. А женщина она образованная, общительная, прекрасно поет, аккомпанируя себе на гитаре…

Власов смущенно взглянул на водителя и недовольно покряхтел. Благо, ефрейтор напрочь отсутствовал во время их разговора, поскольку к этому его усиленно приучали. Капитан вырвал этого водителя из эшелона, отправляющегося на Восточный фронт, где ефрейтор уже более года провоевал и куда должен был возвращаться после госпиталя. Теперь он служил преданно, позволяя командиру полностью полагаться на него.

– Не слишком ли навязчивые рекомендации, капитан? Неудобно как-то получается.

Штрик-Штрикфельдт оглянулся и с лукавой ухмылкой, словно вот-вот должен был подморгнуть, многозначительно изрек:

– За навязчивость, конечно, простите. Но уверен, что, увидев Хейди, вы сами почувствуете себя навязчивым.

27

По мере того, как машина спускалась с небольшого, поросшего соснами перевала, чаша горной долины раскрывалась, словно огромный голубовато-зеленый бутон. Санаторий – два трехэтажных корпуса с несколькими одноэтажными флигелями и хозяйственными постройками под островерхими черепичными крышами – возник на берегу озерца как-то неожиданно, нарушая царившую в этой скалистой пиале естественную гармонию неочеловеченного бытия.

– А вот и она, богема воинства СС, – с непонятной Власову иронией произнес Штрик-Штрикфельдт. – Мне пришлось побывать здесь только однажды. Не в качестве курортника, естественно.

– Хотите сказать, что в качестве курортника было бы невозможно?

– Если сюда и допускают не эсэсовцев, то лишь очень высокого ранга. Как вас, например, господин командующий.

– Ну, еще неизвестно, как меня здесь воспримут.

– Не сомневайтесь, с надлежащим почтением, – как бы между прочим обронил Штрик-Щтрикфельдт. – По-иному и быть не может. Я же блаженствовал здесь в качестве личного гостя начальника санатория фрау Биленберг. Но не в этом дело, – поспешно уточнил капитан. – Главное, что после этого посещения месяца три только и бредил окрестными красотами. Вы готовьтесь к тому же.

Капитан вопросительно взглянул на командующего, но тот предпочел отмолчаться.

Теперь шоссе спускалось по крутому серпантину, и генерал чувствовал себя, как пилот в пикирующем бомбардировщике. Упершись руками в приборную доску, он мрачно созерцал некогда пленившие капитана красоты, не воспринимая их и даже не стремясь преломить это свое меланхоличное невосприятие.

Истинный военный, он не умел радоваться дням затишья, проведенным в глубоком, постыдно безмятежном тылу, в то время как миллионы его собратьев испытывают судьбу в окопах. Причем независимо от того, по какую сторону фронта они оказались.

Впрочем, какое отношение он имеет ко всему тому, что происходит на европейских фронтах? И на востоке, и на западе сражаются совершенно чужие ему армии. Одну из них – генералом которой в свое время был – он предал. Другая не приняла его, впрочем, под знамена рейха он и не стремился. Остальные же, как он понимает, брезгливо отвернулись. Но при любом раскладе несколько дней, проведенных в горном санатории, должны будут запомниться ему как экскурсия в мирную, довоенную жизнь.