Книга Дочь Волка - Виктория Витуорт

Танкрад кивнул. Фитильки свечей уже тонули в расплавленном воске, свечи таяли, умирали. Ему теперь трудно стало различать лицо священника – видны были лишь отражения маленьких язычков пламени в его глазах. На внутреннем дворе завел свою вечернюю песню черный дрозд.

– Мои родители, – сказал он, – велели мне заставить ее выйти за меня. Но я не знаю, с чего мне начать.

Ингельд рассмеялся:

– Запомните две вещи, молодой человек. Всегда уточняйте, чего именно хотят родители. И никогда не задавайте священнику вопросов о женщинах. Хорошие священники не знают о них ничего, а плохие знают слишком много.

Танкрад почувствовал, что краснеет: он был смущен и разозлен одновременно. Приехать сюда, чтобы разыскать этого человека, было, пожалуй, для него самым сложным из всего, что он сделал в жизни, а теперь он уже сожалел, что шагнул под сень громадных ворот монастыря и оказался на его территории.

– Простите, я ничем не могу вам помочь. – Ингельд встал, давая понять, что их разговор окончен.

Танкрад кивнул, пробормотал что-то в ответ и вышел во внутренний двор.

Оставшийся в помещении Ингельд невидящим взором уставился на дверь. Слова Танкрада породили множество мыслей, от которых голова шла кругом. Какая возможность досадить Радмеру, причем совершенно, казалось бы, невинным образом и якобы действуя из лучших побуждений. Так пожелал король… Ингельд прикусил нижнюю губу и потупил взгляд. Если дело дойдет до свадьбы, Элфрун потребуется приданое, свадебные дары, но само поместье останется нетронутым. Если только ему, Ингельду, удастся добиться того, чтобы кости судьбы выпали правильным образом, тогда свадьба эта может расчистить путь для Атульфа. Для его славного мальчика, для которого он еще ничего толком не сделал. Поместье Донмут после смерти Радмера перейдет к нему, если король это одобрит. А этот парень, Танкрад, кажется вполне порядочным человеком, хотя к любому отпрыску Свиты и Тилмона нужно, без сомнения, относиться настороженно, с опаской.

Он уже готов был мысленно произнести: «Да, следует устроить эту свадьбу».

Но потом перед ним всплыло лицо Элфрун, немного нахмурившейся, с опечаленным взглядом ясных карих глаз. Всегда готовая угодить, так много работающая, так отчаянно старающаяся показать, что является лордом и леди Донмута в одном лице.

Он оказался неспособен предать ее, несмотря на сильное искушение. Закрыв глаза и сжав кулаки, чувствуя, как внутри у него все сжалось, он начал молиться, надеясь, что ему никогда не придется объясняться по этому поводу с Атульфом. Через какое-то время он открыл глаза и загасил фитильки свечей. В последние несколько мгновений, пока не погас свет, он мысленно вернулся к Плинию. «Мантикора имеет лик человека и такие же глаза, как и у него. Обитает она в Индии и любит вкус человечьего мяса…»

23

Сетрит, подоткнув юбки, стояла на коленях на земле, зажав между колен небольшую маслобойку. Она, казалось, уже целую вечность двигала колотовкой вверх и вниз, но масло и не думало сбиваться. Подняв в очередной раз свое орудие, она оглядела конец деревянного штока, с которого упрямо продолжали капать жидкие сливки, и тяжело вздохнула. Ну почему не появляется масло? Сейчас, в конце года, молока много уже не будет.

Выйдя замуж за Хирела, она совершила самую большую глупость в своей жизни. Оглядываясь назад, она уже не могла понять, что это на нее нашло несколько недель тому назад. Да, узнав о ранении Видиа, она пришла в ярость, и да, она действительно переживала по поводу ребенка, который должен был родиться. Ребенка от Видиа, зачатого в тот единственный раз, когда она уступила ему. У нее дважды не было месячных в срок, а потом они вдруг возобновились, но было слишком поздно: она уже вышла за Хирела. Они стояли посреди зала рука об руку; голова ее и плечи были покрыты несколькими ярдами тонкого белого полотна, символизирующего непорочность невесты, и Элфрун смотрела на нее застывшим взглядом своих темно-карих глаз, под которым Сетрит всегда чувствовала себя маленьким и грязным ничтожеством, мокрицей или еще какой-то подобной тварью, которую находишь, перевернув влажный камень.

Минуло три месяца после стычки с вепрем, и Видиа был уже на ногах и даже почти не хромал. Да, он был не так привлекателен, как раньше, – это верно, но в мужчине главное не внешность. Впрочем, он теперь и близко к ней не подходил.

Черт бы побрал эту непонятную – и даже трауи! – маслобойку. В голове громко и отчетливо звучал голос матери: «С таким выражением лица ты можешь сбивать масло до Страшного суда, и оно все равно не появится». Она с таким нетерпением ждала, когда выйдет замуж, зная, что тогда уже сможет не опасаться тяжелой руки отца. Разве думала она о том, что в итоге окажется на пастушьем хуторе, предоставленная сама себе, и что посплетничать будет не с кем, чтобы скоротать день? Даже те два безбородых мальчишки, которые помогали Хирелу, сейчас были на пастбище – искали отбившихся от стада овец. И могли вернуться только через несколько дней.

Так она и проторчит здесь, среди этих холмов, до конца своей жизни, если не считать коротких перерывов на стрижку овец и праздник урожая. Она не могла бы сказать, что для нее хуже – когда Хирел дома или когда она оставалась в полном одиночестве. По крайней мере, когда она была одна, он не лапал ее и не бросал на нее похотливые взгляды, что выглядело нелепо при его полном лице с двумя подбородками и густыми черными бровями.

Свою ошибку она осознала уже в первую брачную ночь, когда наблюдала за тем, как он, пьяный, шатается, потом блюет, потом отключается. До нее постепенно дошло, что никто за ним убирать не будет. И что у нее нет другого выхода, кроме как лечь рядом с ним.

Хирел очень надеялся, что она сразу забеременеет. Ты окончательно освоишься на новом месте, когда у тебя будут собственные детки. Но пока никаких признаков беременности не наблюдалось, и за это она была благодарна судьбе.

День для октября был на удивление приятным; листва берез и рябин яркими пятнами выделялась на фоне глубокого синего неба. Это был подходящий день для приготовления масла, но работа эта была тяжелой и изнуряющей, да и сердце ее не лежало к ней. Она не покрывала голову, как все замужние женщины, – все равно никто ее не видел. Скрутив косу, она заколола ее на макушке, так что солнце сейчас приятно грело ее начавшую болеть шею.

Собственные детки. Последние несколько недель она училась быть ему хорошей женой, и это было очень трудно, что уж говорить о том, чтобы стать матерью его детей. Как будто она до этого всю свою жизнь не горбатилась, ухаживая за маленькими братьями и сестрами! И сейчас ей меньше всего хотелось снова оказаться в замкнутом круге. Но если она вернется домой, все равно будет заниматься тем же самым. Так какой у нее есть выбор?

Не могла она уже и унизиться до того, чтобы приползти обратно в усадьбу и просить освободить ее от этого брака. Просто не могла. Другие женщины станут посмеиваться над ней, а Элфрун будет смотреть свысока, задирая свой маленький сопливый носик. Проклятую колотовку она продолжала без толку двигать вверх и вниз в этой своенравной маслобойке. Возможно, если долить сливок, дело пойдет лучше. Она набрала ковшом сливок из глиняного горшка и вылила их в маслобойку, не забыв и глотнуть пару раз. Это немного отвлекло ее от вони, исходившей из бочек с сыромятными овечьими шкурами.