Книга Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

На следующее утро, проснувшись, я обнаружила, что он умчался в Лондон, но прислал мне оттуда рулон вышитой золотом парчи цвета лютиков, которые я так сильно любила, и кольцо в зеленой бархатной шкатулке – цветок лютика, сделанный из сверкающих желтых самоцветов. К щедрым дарам прилагалась записка, наскоро написанная жирными черными чернилами изящным почерком моего мужа, богатым элегантными росчерками и завитушками, отчего каждое его письмо походило на волшебное кружево:

Люблю свою лютиковую невесту!

И так я позволила себе в очередной раз обмануться и поверить в то, что все в порядке, хотя сердце мое и знало, что это не так.

Хотя эти вспышки гнева, за которыми следовало страстное и нежное примирение в постели, и стали неотъемлемой частью дальнейших наших супружеских будней, я продолжала жить в плену иллюзий, закрывала глаза на правду, а правда состояла в том, что грядет беда. Все эти подарки и ночи любви должны были лишь успокоить меня и избавить Роберта от необходимости видеть последствия, к которым приводил его дурной характер; он лишь хотел, чтобы я была послушной и спокойной те несколько дней, что мы должны были провести вместе, чтобы жизнь его была мирной и приятной до тех пор, пока долг снова не позовет его в Лондон и он не помчит туда, едва не загоняя лошадь до смерти.

Когда я услышала о том, что отец Роберта передал в его собственность имение в Сакслингеме близ Холта, в душе моей вновь затеплился слабый огонек надежды на собственный дом, но Роберт счел более уместным сдать его в наем, а затем и вовсе продал поместье, так что я его и не видела.

Мой любящий отец не стал напоминать, о чем предостерегал меня в день свадьбы, он лишь попытался вернуть моего нерадивого супруга, чтобы мы могли обзавестись собственным домом и столь желанными мною детьми. Он даже договорился о том, чтобы Роберт стал рыцарем нашего графства, и, в силу своего преклонного возраста, поделился с ним собственными благами – титулом лорда-лейтенанта графства, должностью управителя и званием констебля замка Райзинг в Норфолке. Но все эти деревенские почести меркли перед членством в Тайном совете при короле Эдуарде, а также должностями почетного разрезателя блюд для королевского стола и королевского ловчего. В его обязанности входило разведение, дрессировка и уход за королевскими гончими, а также подготовка охоты. Еще он должен был следить за тем, чтобы в королевском лесу было достаточно оленей. Во всех этих его занятиях от меня не было бы никакого толку, а потому я осталась дома одна и пыталась наполнять свою жизнь делами, которые были мне по силам, чтобы хоть как-то умерить свою тоску по мужу.

Продолжительное мое пребывание в Стэнфилд-холле внезапно закончилось, когда одним теплым апрельским утром Роберт ворвался в кухню, весь в пыли и поту, чем страшно всех нас напугал. Он снова застал меня врасплох – я болтала и смеялась с кухаркой и служанками, как будто была одной из них. Я стояла у плиты разрумяненная, с небрежно заколотыми волосами и засученными рукавами, а мой фартук был сплошь покрыт разноцветными пятнами. Вокруг меня кипели огромные котлы с фруктами, богатством цвета напоминавшими драгоценные камни, – клубникой, абрикосами, вишней (и кислой, и сладкой), малиной и грушами. Все эти плоды я помогала собирать. Целыми днями мы варили разнообразные варенья и джемы, которые должны были радовать нас всю зиму, когда кусочек хлеба, намазанный сладким клубничным лакомством, казался нам настоящей амброзией, даром небес, нежная сласть которого была сравнима лишь с касанием красного бархата обнаженной кожи.

Так, с ложкой в руке, я вначале замерла от изумления, а затем расплакалась от избытка чувств и бросилась в его объятия, но остановилась на полпути от одного лишь его взгляда.

Обескураженная, я смущенно поправила несколько выбившихся из прически прядей, прилипших к моему мокрому от пота лбу, сняла фартук и сунула его в руки стоявшей рядом со мной служанки.

– Мы готовим варенье на зиму, чтобы было чем посластиться, – пояснила я, кивая в сторону кипящих котлов. – Посмотри на них, Роберт, разве не хороши? Словно жидкие самоцветы, такой богатый у них цвет… Разве ты видел изумруд краше нашего мятного варенья? – указала я на ряд баночек, закрытых сегодня утром и выставленных на стол.

– Но они – не драгоценные камни, – нахмурился озадаченный Роберт, – их нельзя надеть на себя, если не считать, разумеется, этих неприглядных пятен на твоем фартуке; они ничего не стоят, не считая тех несчастных пенни, что можно получить за них, продав на рынке. Так что едва ли твои джемы можно сравнить с драгоценностями. Как только тебе в голову пришла такая глупость?

– П-п-прости меня, Роберт, – огорченно произнесла я, опустив взгляд на грубые башмаки из дерева и кожи, которые всегда носила, работая в кухне и в поле, когда день выдавался дождливый.

Мне было невыносимо стыдно за то, что я так опозорилась перед мужем и что он отчитал меня за это в присутствии слуг.

– Поднимемся наверх, Эми, – сказал Роберт, открывая передо мной дверь. – Приведешь себя в порядок, станешь похожа на истинную леди, какой и должна быть моя супруга, а потом поговорим.

На это я лишь смиренно кивнула:

– Хорошо, Роберт.

И я ушла. Кухарка поймала меня за руку и крепко сжала ее, демонстрируя свою поддержку.

– Не верьте ему, мисс Эми. Варенья чудесные, хоть там как его светлость о них отзывается. Я и сама в зимнюю пору лучше бы полакомилась хлебом с вишневым джемом, чем рубином, когда в саду ягод нет. Рубины можно только купить, и вообще, вишни мне кажутся более ценными, чем эти камни, хоть они и блестят. Вы же прекрасны такая, какая вы есть, и мы все так думаем, не я одна!

С этими ее словами хором согласились и другие слуги:

– Конечно же, мисс Эми!

Я улыбнулась доброй женщине и сжала ее руку, после чего кивком поблагодарила остальную челядь, и тут до нас снова донесся нетерпеливый голос моего мужа:

– Эми, ты идешь?

Я подобрала юбки и стремительно взлетела по лестнице, что вызвало у него новую вспышку недовольства – на этот раз тем, что мои деревянные башмаки громко стучат. Он велел мне «снять с себя эти уродливые вещи», заявил, что «женщина не должна походить на лошадь, цокающую копытами по мостовой, а настоящая леди и вовсе не позволит себе бегать, словно ребенок». Кроме того, он заметил, что «эта обувь совершенно не годится для женщины благородных кровей, а лишь для крестьянки, которая вынуждена либо носить такие уродливые башмаки, либо и вовсе ходить босиком».

– Да, Роберт! – задыхаясь, кивнула я, столкнувшись с ним у дверей в покои.

Затем я послушно сбросила башмаки и, неловко повернувшись, споткнулась, из-за чего мне пришлось ухватиться за перила находившейся рядом лестницы, чтобы удержаться на ногах и не скатиться по ступеням вниз.

Пробурчав что-то себе под нос по поводу моей неуклюжести, Роберт обнажил кинжал, и сердце мое едва не выскочило из груди, когда муж направился ко мне с оружием в руках. На какое-то мгновение я решила, что он хочет убить меня! Но он лишь наклонился и острием кинжала вспорол один мой башмак, а затем и второй, после чего распахнул окно и вышвырнул их на улицу со словами: «Там этому мусору и место!» Спрятав оружие в ножны, он поинтересовался, догадалась ли я велеть кухарке нагреть воды для ванны, потому как «леди не должна вонять так, будто трудилась, как рабыня, в раскаленной кухне весь день», остроумно пояснил он. Я пристыженно опустила голову и прикрыла руками грудь, вцепившись пальцами в свои плечи и надеясь на то, что он не заметит темных влажных пятен, расплывшихся у меня под мышками.