Книга Сталин. Личная жизнь - Лилли Маркоу

Относительно того, как произошла данная ссора, члены семьи Аллилуевых сообщали различные версии. Согласно одной из них, Сталин, сидя за столом, бросал в свою жену бумажные комочки, делая их из той бумаги, в которую заворачивают шоколад. Он бросал их, чтобы привлечь к себе ее внимание. «Эй, ты, пей!» – сказал он своей жене. Надя, разозлившись, ответила: «Я тебе не ЭЙ!» Затем она, ко всеобщему изумлению, встала и стремительно направилась к выходу. Полина Молотова пошла за ней, чтобы попытаться ее успокоить[209].

В первой версии акцент делается на ревности Надежды, во второй – на ее раздражительности и вспышке гнева при общении с мужем. Впрочем, все соглашались с тем, что она хронически испытывала чувство ревности.

Третья версия данного инцидента делает акцент на политических мотивах: Надя ругала Сталина за его политику уничтожения зажиточных крестьян, осуждала его за начавший свирепствовать в стране голод и считала именно его виновным в массовых проявлениях недовольства среди населения; именно это и послужило причиной ее внезапного ухода с банкета, устроенного Ворошиловым[210].

Полина и Надя прошлись несколько раз по территории Кремля. Они, по словам Светланы – дочери Надежды, – разговаривали об учебе Нади в Промышленной академии. Однако Надежда вроде бы сказала Полине, что не может больше жить со Сталиным, что ей вообще не хочется больше жить, что она никогда не сможет от него удрать. «А дети? – спросила Надю ее подруга. – Нужно думать о них». «Это не имеет значения», – вроде бы ответила ей Надя. И затем она пошла домой и наложила там на себя руки. Такую версию мне поведал ее внук Александр Бурдонский со слов своей тети Анны – старшей сестры Нади. Воспоминания Молотова кажутся более правдоподобными: «Они гуляли по Кремлю. Это было поздно ночью, и она жаловалась моей жене, что вот то ей не нравилось, это не нравилось… Про эту парикмахершу[211]… Почему он вечером так заигрывал… […] Она очень ревновала его»[212].

На следующий день Надежду нашли мертвой в ее кровати. Она лежала на животе, ее голова была прикрыта подушкой, а в руке она держала маленький пистолет. Дверь комнаты была заперта изнутри. Насколько известно, она оставила в кабинете Сталина два письма – одно для него, второе – для детей. Имело ли ее последнее письмо мужу политический или же личный характер? Споры по данному поводу все еще продолжаются. По мнению одних, это письмо было прежде всего сведением счетов с мужем, не оправдавшим ее надежд. По мнению других, оно представляло собой резкую критику политики правительства, возглавляемого мужем Нади. Письмо это прочли очень немногие, и те, кто его прочел, почти никак его не комментировали. Некоторое время спустя это письмо исчезло.

Когда стало известно о данном трагическом событии, собрались все родственники и близкие друзья. Ольга, Павел, Евгения, Анна, Орджоникидзе, Молотов с женой. Кире – дочери Павла – предположение о том, что политическая критика Нади, пусть даже и посмертная, могла как-то уколоть Сталина, кажется просто смешной. Однако Сталин был все-таки весьма шокирован этим письмом, которое, по-видимому, очень сильно уязвило его как личность и как мужа женщины, которую он любил. Что же она ему написала? Об этом известно лишь в виде намеков и перифраз, соскользнувших с языка тех немногих людей, которым довелось побывать в квартире Сталина вскоре после того, как Каролина Тиль, обслуживавшая семью Сталина, принесла Наде завтрак и обнаружила, что ее комната заперта[213]. Павел и его жена Евгения были одними из первых среди тех, кто прочел это письмо, но они затем держали язык за зубами. «Оно было безжалостным, оскорбительным», – расплывчато сказала мне Кира. Ее мать по данному поводу больше ничего ей не сообщила. Это была семейная тайна, которую все причастные унесли с собой в могилу. Кира также заявила мне, что Аллилуевы никогда не считали Сталина виновным в самоубийстве Нади. Они видели главную причину самоубийства в ее проблемах со здоровьем и в имевшихся у нее наследственных отклонениях психики.

Для Сталина начался черный период. Павел и Евгения находились рядом с ним в течение трех суток: они боялись, как бы он не наложил на себя руки. Другие его родственники тоже поочередно приезжали к нему, чтобы не оставлять его одного. Они старались побольше с ним разговаривать. Его состояние было катастрофическим. «Почему? Что я сделал? Я был с ней груб? Разве я ее не любил? Разве я не относился к ней с уважением? Я делал все, что она хотела. Она могла ходить и ездить туда, куда хотела. Могла покупать то, что ей нравилось. Чего ей не хватало?» Он часами разговаривал на эту тему с Алешей, с Павлом, с Ольгой и Сергеем. Он признался Евгении – жене Павла, – что ему уже совсем не хочется жить. Приступы неудержимого гнева чередовались у него с состоянием прострации.

Ему стало известно, что пистолет, при помощи которого застрелилась Надежда, привез ей из Берлина Павел. «Тоже, нашел что подарить!» – сказал он Павлу. Аллилуевы приготовились к самому худшему: для них было очевидно, что Сталин разорвет с ними все отношения. Однако он этого не сделал. Как раз наоборот. Следуя старым кавказским обычаям, он еще больше сблизился с родителями Нади[214]. Он навещал их чаще, чем раньше, и охотно принимал их у себя дома. Он тяжело переносил одиночество.