Книга Море троллей - Нэнси Фармер

— У-ух! В опасную игру ты играешь, юный скальд, — с трудом проговорил Олаф. — Но, как ни крути, дождь ты все-таки унял, так что на сей раз я, пожалуй, тебя не убью.

Джек-то знал, конечно, что ничего такого он не делал. Просто запас воды в небесах иссяк — всё, что было, вылилось, вот ливень и стих. Но сообщать об этом Олафу мальчик, понятно, поостерегся.

Серые тучи, обложившие горизонт, так и не расступились, и определить, где солнце, возможным не представлялось. Олаф порылся в мешочке, висящем у него на шее. Джек шагнул поближе, и великан, заметив его интерес, протянул руку. На его ладони лежал прямоугольный камень, отражающий свет, словно льдинка. Прозрачный, но не бесцветный.

— Э-э, нет, — возразил Олаф и сжал кулак, едва Джек потянулся к талисману. — Я тебе выпить его магию не дам. Это мой солнечный камень. — Викинг поднял руку к синему просвету в облаках. Кристалл вспыхнул и засиял золотисто-желтым светом, точно кошачий глаз. Олаф стал медленно поворачиваться. В какой-то момент свет талисмана сменился на синий. Джек задохнулся от изумления.

— Ты тут не единственный обладатель волшебной силы, — пророкотал викинг. Он вновь повернулся — и цвет камня изменился на прежний. А Олаф всё поворачивался и поворачивался кругом — пока не выяснил всё, что хотел.

Камень подсказывает направление солнца, — объяснил он. — Вон там, — Олаф ткнул пальцем, — восток, солнце — там Видишь: свет ярко-синий. — Великан вновь повернулся, и на глазах у изумленного Джека цвет камня изменился с синего на желтый, а с желтого на голубовато-серый. — А вон там — запад; оттуда мы приплыли. Ну ладно, вы, лодыри праздные! А ну-ка, раз-два, взялись за дело! — Скандинавы тут же похватали весла.

Поплыли они на восток; Олаф время от времени сверял направление. Спустя какое-то время облака расступились — и он спрятал камень. При виде солнца все разом взбодрились — и грянули песню в лад мерному движению весел.

То в гости придешь — не ждали,

А то — проторчишь допоздна.

То пиво еще не варено,

А то — допито до дна.

Жизнь — заноза в заднице.

Жизнь — уж такая она!

Дома наешься от пуза,

А у друзей — пир горой!

Окорок в миске — а толку,

Если в брюхе — такой же второй?

Жизнь — заноза в заднице.

Жизнь — сплошной геморрой!

Допев эту песню (а куплетов в ней было преизрядно), пираты затянули новую. Гулкие, звонкие голоса летели над морем:

Гибнут стада, родня умирает,[2]

Дворы сгорают дотла,

Но знаю одно, что вечно бессмертно:

Храброго воина слава.

Гибнет корабль в пучине морской,

В прах обращаются царства,

Но знаю одно, что вечно бессмертно:

Храброго воина слава.

Слава бессмертна!

Слава бессмертна!

Слава бессмертна!

Первая строчка песни дословно повторяет начало 76 строфы из «Речей Высокого», самой длинной из песен «Старшей Эдды» (пер. А. Корсуна).

Последние слова берсерки яростно выкрикнули в безоблачное синее небо. Джек неуютно поежился. Только сейчас он понял, что именно движет этими бесстрашными воинами. Жизни их были кратки, но каждый миг — насыщен до крайности. Эти люди знали: они обречены. В один прекрасный день Один, который сегодня им улыбается, скует их волю нерушимыми оковами. Так рассказывал Олаф. Один — бог каверзный Он поддерживает своих поборников, но истинная его цель — отобрать лучших воинов для своего чертога. В один прекрасный день мечи выпадут из их ослабевших рук. И они окажутся беспомощны перед лицом своих врагов, и тогда их призовут в Вальхаллу сражаться и умирать снова и снова, в бесконечном круговороте.

Но, зная это, скандинавы всё равно сражались. Была в этом неоспоримая доблесть, было и безумие, и непроходимая глупость. Но и свое благородство — тоже было.

Словно в ответ на воодушевляющую песнь, ветер надул парус. Пираты одобрительно загомонили. Эгир и его жена Ран услыхали их песню и ответили им. Викинги громко возблагодарили богов — и перестали грести.

«Слава бессмертна!» Джек вдруг осознал, что глубоко тронут. И разозлился не на шутку. Как можно сочувствовать этим кровожадным мерзавцам? Ему же полагается их ненавидеть! Но — как-то не получалось…

«Твоя защита развеяна в пыль, объяснял ему Бард когда-то давным-давно. — Теперь всё, от судьбы выпавшего из гнезда птенца до грозной красы ястреба, что камнем падает на него с небес, будет проникать тебе в самую душу, Жаль. К такому количеству реальности ты еще не готов — но что есть, то есть».

Если это и есть реальность, то невысоко же я ее ставлю, — сообщил Джек ворону. Отважное Сердце задумчиво склонил голову набок. — Вот теперь можешь слетать обсушить крылья, — разрешил мальчик. — Эх, кабы и всё остальное высушить с той же легкостью!

При виде отсыревших мешков с зерном у нею упало сердце. Сверху их худо-бедно защитила промасленная ткань, но затекшая снизу вода погубила запасы Хлебы размокли. Сушеная рыба размякла и насквозь пропиталась водой. Бобы уже набухали. Джек подумал о поселянах, которые трудились от зари дотемна, чтобы вырастить и собрать урожай, и которых в результате перебили и ограбили викинги, — и ему отчаянно захотелось сломать весло о голову Олафа Однобрового.

Вся еда пропала. Столько жестокости — а к чему?!

Джек отыскал ломтик заплесневевшего сыра для Люси: вдруг не откажется. Викинги глодали размякшую рыбу, явно пытаясь доесть ее раньше, чем она начнет гнить. Ближе к вечеру Эрик Красавчик, что нес вахту на носу, взревел:

— Земля!

Джек, сощурившись, поглядел на восток. Над морем бугрилось белое облако. Чем ближе подплывал корабль, тем заметнее оно растекалось вверх, точно неспешная молочная река. Джек наблюдал как завороженный. Да это же туман расползается по одетой лесом горе, понял он. Мальчик услышал, как вдали рокочет прибой.

— Ну и где мы? — осведомился Олаф.

— Ну, судя по очертаниям вон той горы, мы на земле Магнуса Мучителя, — предположил один из воиноа.

— Нет-нет. В его фьорде течения изгибаются как змеи, — возразил другой. — Мы в земле Гицура Пальцедробителя.

— Ах, этого клятвопреступника! — прорычал Олаф.

«Интересно, а этих людей хоть когда-нибудь зовут «Гицур Добрый» или «Магнус Веселый»? — подумал про себя Джек.

Давайте пошлем знатока, — предложил Свен Мстительный. С дальнего конца лодки выступил человек, которого Джек прежде почитай что и не замечал; разве что гадал про себя, что тот делает на корабле. Он был так: стар, что вряд ли мог грести, не говоря уж о том, чтобы махать мечом в битве. Волосы его свисали из-под кожаного шлема седыми неопрятными лохмами. Руки испещряли старческие пятна, а в теле жира осталось не больше, чем в сухой ветке. Он с трудом доковылял до носа со своего места на корме, к которому словно бы примерз.