Книга Черная часовня - Кэрол Нелсон Дуглас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На глазах у меня выступили слезы, и я поняла, что всхлипываю. Годфри лучший среди мужчин! Интересный собеседник, мудрый советник, сильный и проницательный человек, настоящее благословение для любой женщины.
Как могла я всего несколько дней назад вообразить себе, что рада нашему с Ирен возвращению к домашней жизни исключительно в женском кругу? Если я так сильно скучаю по Квентину (когда позволяю себе думать о нем, конечно же), то насколько же, должно быть, Ирен скучает по своему мужу! Я была непозволительно, по-глупому эгоистична, и осознание этого угнетало меня.
Пока я предавалась размышлениям и испытывала муки совести, Люцифер, все это время продолжавший бороться со своей добычей, загнал ее под кровать и теперь возился там.
На лестнице кто-то запел отрывок из арии, и я поняла, что Ирен уже встала, что она полна энергии и вот-вот вытащит меня из кровати. Действительно, дверь распахнулась и я увидела свою подругу, одетую на манер кельнерши из немецкой оперы, с подносом в руках.
– Завтрак? – спросила я, садясь в постели и натягивая одеяло до подбородка в попытке незаметно вытереть слезы. – В постель? Для меня?
– Так точно. Ты проспала целых двенадцать часов, чего вполне заслуживала. Не двигайся, дай-ка я поставлю это на кровать. Ну вот! Чайник очень тяжелый и полон кипятка – только что с печи.
Я осмотрела предложенное мне изобилие. Горячая овсяная каша со смородиной и свежими сливками, источающий соблазнительный запах бекон, дольки лимона, похожие на маленькие желтые улыбки, белоснежная салфетка… Подобная забота выглядела ужасно подозрительно.
– Ты в приподнятом настроении, – заметила я.
– Вот. – Ирен, словно Люцифер мошку, схватила что-то с моего ночного столика. – Надень очки, чтобы как следует рассмотреть предстоящее пиршество.
– Они нужны мне только для работы и чтения, – возразила я. – Я уверена, что мои манеры за столом достаточно хороши и без очков.
– Ну конечно! Но, – Ирен похлопала по карману надетого на ней фартука (а она никогда не носила фартуки), – Годфри прислал еще одно письмо.
– Повод для праздника, но не для завтрака в постель. Да и Софи не понравится, что ты посягнула на ее территорию, хоть ты и хозяйка этого дома.
– Небольшой домашний бунт время от времени пойдет Софи на пользу. А то она что-то слишком раскомандовалась. С утренней почтой пришло кое-что еще… – Ирен замолчала.
– И?..
– Нас срочно вызывают в Париж.
– Снова?
– Пока ты будешь завтракать, я переоденусь, а потом вернусь и помогу одеться тебе. А пока что можешь развлечь себя письмом Годфри. Я его уже прочла: кажется, мой дорогой супруг всерьез заболел описательной лихорадкой. Адье!
С этими словами примадонна испарилась, оставив меня один на один с удивлением и тревогой.
Разумеется, я проглотила горячий завтрак со всей возможной поспешностью, с сожалением поглядывая на листы, исписанные рукой Годфри. Ирен оставила мне его безобидное письмо, но ничего не сообщила о послании, требующем нашего присутствия в Париже.
И разумеется, она подождет с подробностями до нужного момента, когда я буду накормлена, одета и погружена в экипаж.
По крайней мере, размышляла я, осторожно отхлебывая горячий чай, она готова взять меня с собой. А принимая во внимание, с какими персонажами ей, скорее всего, придется встретится, я бы и не позволила ей поехать одной.
Кошмарная башня
Насмешки… могут убить только нечто слабое или фальшивое. Башня продолжала царапать постоянно меняющееся небо своей позолоченной макушкой; ее кружевной силуэт стоял прямо, как воплощение самого желания…
Одной из интересных и полезных вещей, которые можно увидеть в Лондоне, является шар точного времени недалеко от Трафальгарской площади – цинковая сфера диаметром в шесть футов, которая ежедневно падает по шпилю вниз ровно в час пополудни. Это устройство служит не только местной достопримечательностью, но имеет и сугубо практическое применение, потому как по нему можно подводить часы под стандарт среднего времени по Гринвичу – еще одно английское изобретение.
В Париже, в свою очередь, 1889 год от Рождества Христова оказался также и годом Всемирной выставки, а значит, и годом Эйфелевой башни.
Вот вам, по сути, вся разница между двумя столицами, двумя странами, двумя народами. Интересное и практичное в Лондоне – в противовес кричащему и бесполезному в Париже.
На мой взгляд, конструкция, возвышающаяся теперь на протянувшемся вдоль Сены Марсовом поле, – это современная Вавилонская башня. Железный гигант был выкрашен в алый цвет, вполне подходящий богу войны, в честь которого было названо поле, где он стоял, и символизирующей его красной планете. Ну по крайней мере, башню хотя бы не сделали розовой! Никогда еще чрезмерная гордыня в форме груды искореженного металла не поднимала свой уродливый кулак к небесам с подобным вызовом.
На сей раз я была не одинока в своем презрении к новой французской достопримечательности – мое мнение разделял комитет разгневанных местных художников и выдающихся лиц страны. Не могу даже представить себе, что подумают об этом чудовище будущие поколения, хотя, уверена, в самом скором времени башню снесут. Описывая ее, мои единомышленники использовали такие меткие эпитеты, как «варварское нагромождение» и «фабричная труба». Мне особенно понравилась фраза «отвратительная куча листового металла, инкрустированная болтами».
Вопреки самой себе, я постепенно учусь если и не свободно говорить, то хотя бы читать по-французски. Особенно хорошо мне даются слова, которые французский язык заимствовал из английского, как, например, выражение «exposition universelle»[49]. Конечно, французам просто необходимо выпендриться, поэтому они произносят слова не как положено, а по-своему, добавляя фривольное окончание к слову «universal».
Но теперь я наловчилась переводить с французского настолько хорошо, что несколько месяцев назад смогла пересказать Ирен и Годфри новость: комитет, руководящий конкурсом проектов, которые будут представлять Францию на Всемирной выставке, посчитало дизайн господина Эйфеля «более подходящим к дикому нраву Америки, где хороший вкус еще не успел развиться».
Ирен была невозмутима: «Именно поэтому Америка и процветает, моя дорогая. К тому же нам хватило хорошего вкуса принять от французов статую Свободы. Как я понимаю, согласно первоначальному плану, конструкция, представленная на парижской выставке, должна была символизировать гильотину высотой в триста метров – в честь столетия Французской революции. Поэтому не вижу причин поносить мистера Эйфеля, чье творение они все равно в конечном итоге одобрили, раз изначально задумывался памятник организованной резне».
