Книга Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами - Виктор Пелевин

Лучше всего, кстати, про это написал недавно он сам – он ведь у меня философ. Мне кажется, что это мои собственные мысли, просто он смог выразить их точнее, когда решился-таки осознать свою ватную сторону:

Ахиллесова пята современной «философии» – это неустранимый конфликт между научным знанием и политической идеологией, нанимающей философа за еду. Наука давно пришла к выводу, что никакой «личности», способной быть субъектом «свободы», не существует – и точно так же нет никакой «свободной воли».

Мы не выбираем, как и какими нам быть. Мы лишь осознаем сделанный за пределами нашего сознания выбор как «свой». Где именно он делается и каким образом, мы не в курсе. Мало того, все эти «I, me, mine», навечно заклейменные в песне «Битлз» – вовсе не пятна грязи на незрелой душе, а ложные, но необходимые подразумевания, позволяющие мозгу кое-как подделывать и склеивать картину непрерывной внятной реальности, поддерживая «нашу» в ней заинтересованность: без них не было бы ничего связного и осмысленного вообще.

Человеческий мозг, по сути, просто робот-фальшивомонетчик, главная задача которого – непрерывно обманывать самого себя, чтобы передать гены дальше по цепи страдания. Некоторые радикальные экономисты уверяют, что фальшивомонетчики сидят в ФРС США – но увы, самый главный жулик и вор гораздо ближе. Он и есть мы сами.

Личность – это зыбкая совокупность культурно и биологически обусловленных эффектов, программный (и постоянно перепрограммируемый) продукт, и физика здесь точно так же предшествует лирике, как при работе компьютера. В нашем мире все просто происходит – и нет никаких действующих лиц. Мы никогда не были «живы». Или, во всяком случае, никогда не были живее, чем ветер, облако, волна – или компьютерная программа. Мы всего лишь боты, строящие информационный коралловый риф. Когда мы начинаем догадываться о том, кто мы на самом деле, мы снимаем страшилки про зомби.

Сознание – это огонь Святого Эльма на мачте тела. Лампа, освещающая механический и абсолютно лишенный своей воли процесс… Свободная воля – один из множества возникающих при этом миражей. Как огонь святого Эльма может быть свободен или не свободен? От чего? Для чего? Он просто горит некоторое время на мачте, освещая несущиеся сквозь него соленые брызги, а потом исчезает.

Соленые брызги, да уж – про них на этих страницах было немало. Прямо памятник русскому гей-экзистенциализму первой четверти двадцать первого века.

Сирил прав, но с этим знанием трудно жить. Ведь даже моя неразделенная любовь к Золоту, мой кошмарный сон про Жука – просто эхо веры, что в мире есть какой-то прочный и надежный смысл, какая-то инстанция, превосходящая меня самого.

Хотя что это значит, если перевести с человеческого на изначальный? Клубок полей и частиц, превосходящий другой клубок полей и частиц?

Превосходящий в каком смысле?

Может быть, конечно, что эти мои слова – последний мазок, накладываемый Жуком на его пергамент. Но скорей всего, дело в том, что creampie Сергеевич все еще на что-то надеется – а Надежда, как острил Ленин, умирает последней.

Он, по слухам, перед выездом князя понял все-все.

Вы ведь понимаете, Елизавета Петровна – такое я подделать не смог бы и не сочинил бы ни за что: множество слов здесь непонятны, другие ясны отчасти или смутно. Иные метафоры чересчур уж сильны, но и жутковато красивы – «клубок полей и частиц…» Клубок полей, как вам такое?

Зато некоторые выражения, хоть и неслыханные, прозрачны вполне – например, «гей-экзистенциализм»: тут «экзистенциализм» от латинского «существую», а «гей» – восклицание наподобие «эх». Мол, выпала человеку доля – коптить белый свет, и что теперь с этим поделаешь… Эдакая, одним словом, цыганщина.

В общем, хоть частности оставались неясны, общий смысл прочитанного вполне до меня дошел – и показался мне весьма мрачным и даже совсем безнадежным. Вот, значит, на какую станцию назначения прибыли наши детки через сто с лишним лет… Всевидящй Глаз от них, похоже, спрятали из государственных соображений, как и говорил Капустин. Или, может быть, автор как раз и описал самым подробным и честным образом то, что этот Глаз видит, на него глядя? Жил бы этот господин в наше время – был бы, видимо, последователем Чернышевского. Или резал бы лягушек вместе с Базаровым.

Но знаете, что самое любопытное? Подобные настроения посещали и меня самого – в Баден-Бадене, на дне отчаяния, когда, покинутый вами, я просаживал за рулеткой последние фридрихсдоры.

Я разглядывал игорный стол сквозь винный стакан – и в голове моей крутилась следующая мысль: мне кажется, что я жив и строю всякие планы, но в голове у меня просто рулетка – такая же, как та, возле которой стою… И весь я – не слишком-то сложная машинка. Рулетка выпадает на черное или красное, мне делается грустно или весело – но чувства эти не мои, а как бы горький и сладкий сироп, заготовленный природой сразу на всех и текущий сейчас по сосудам моего мозга…

Помню, я глядел на свечу на столе (какой-то толстый немец принес ее, чтобы от нее прикуривать), и думал: все эти игроки – просто механические фигуры, как на городских часах. У каждого в голове такая же рулетка и органчик, такие же колбы с сиропом, да еще кривое зеркальце, в котором отражается свеча… Жизнь наша заключается в том, что игроки делают ставки на внешней рулетке как им укажет рулетка внутренняя. А потом внутри у них дудит органчик – весело или грустно, льется сироп, и отражение свечи дрожит в кривом зеркальце… И нет в человеческой судьбе никакой другой тайны.

Кто тогда играет, спрашивал я – и сам же себе отвечал: одна рулетка с другой. Даже, помню, вообразил себе разговор черта с Чернышевским:

– Что делать? – спрашивает Чернышевский.

– А разве у вашей рулетки есть выбор? – отвечает черт со своим обычным остроумием.

Но ежели есть только рулетка, кто тогда отличает выигрыш от проигрыша? Анима? В такое передовые люди не верят. Тогда я не видел ответа. Сейчас же, наслушавшись Капустина, сказал бы, верно, что это Всевидящий Глаз… Но в чем смысл игры одной рулетки с другими? Зачем это Всевидящему Глазу?

Возможно, впрочем, все от скуки. Ему же надо что-то наблюдать. Как он вообще узнает, что он есть, пока кто-то не поймет это для него своими мозгами? Но здесь моя мысль как бы натыкается на океан черной пустоты – и бессильно отступает.

Только знаете что, Елизавета Петровна? Я лучше пущу себе пулю в лоб, чем соглашусь быть механической куклой.

Помните, вы рассказывали про золотую рыбку, бывшую у вас в детстве? Вы верили, что она волшебная, обращались к ней со смешными просьбами – и думали: ежели желание не исполнилось, это потому, что вы плохо себя вели и рыбка сердится…

Так это мудрее было, чем все эти зеркала и гей-экзистенциализмы. Право, лучше я в золотую рыбку уверую, чем в такое вот механическое ничто.

* * *

Шли дни, и вскоре я начал испытывать отвращение к пьянству. Я не мог разорвать порочный круг сразу (вы видели, как трудно это бывает даже при серьезнейшей нравственной необходимости), но стал ограничивать себя небольшим количеством горячительного, потребного организму в качестве ежедневной смазки, ибо не подмажешь – не поедешь: взятки в Отечестве нашем приходится давать даже сидящему внутри бесу винопития.