Книга Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи - Джон Кампфнер

В 1429 году, когда Джованни умер, преемником мог стать лишь один человек. Козимо было сорок лет, его хорошо знали как во Флоренции, так и за ее пределами. Хотя он проявлял осторожность и держался поближе к правильным людям, Козимо был куда менее осмотрителен, чем его отец. Макиавелли делился наблюдениями:

После кончины Джованни Медичи сын его Козимо стал проявлять к делам государственным еще больший пыл, а к друзьям своим еще больше внимания и щедрости, чем даже его отец. Так что те, кто радовался смерти Джованни, приуныли, видя, что представляет собою его сын. Человек, полный исключительной рассудительности, по внешности своей и приятный, и в то же время весьма представительный, беспредельно щедрый, исключительно благожелательный к людям, Козимо никогда не предпринимал ничего ни против гвельфской партии, ни против государства, а стремился только всех ублаготворить и лишь щедростью своей приобретать сторонников. Пример его был живым укором власть имущим[178].

Если Джованни заложил прочный фундамент, то Козимо возвел ослепительный храм могущества Медичи и закрепил их будущее. Он унаследовал от отца острое осознание опасности своей профессии и прибавил к этому безжалостность, подпитываемую жестокой борьбой за власть. Используя деньги и влияние, он манипулировал флорентийской политикой, не принимая никаких формальных званий. Это мнимое самоуничижение было лишь тактическим приемом; за кулисами именно он нажимал все пружины.

Еще до того, как Козимо встал во главе банка, его амбиции привлекли внимание конкурирующих семей. Против растущей власти нуворишей Медичи выступили старые семьи Флоренции под предводительством Ринальдо Альбицци. Они видели в Козимо угрозу своему правлению и были возмущены новой налоговой системой, введенной в 1427 году, — в ее появлении они винили отца Козимо. Козимо тщательно соблюдал приличия, но, как замечает писатель-гуманист Веспасиано да Бистиччи, его дипломатичное поведение было лишь маской: «Он был человеком стремительным, сурового склада, склонным к общению с людьми высокого положения, не любителями фривольности, и питал отвращение к фиглярам, актерам и всем тем, кто проводил свое время неприбыльно». Веспасиано также пишет: «К двадцати пяти годам он создал себе в городе прекрасную репутацию, и как стало ясно, что он нацеливается на высокие позиции, настроения резко обратились против него»[179].

Флоренция была одним из пяти крупнейших городов Европы, ее население составляло почти сто тысяч человек. Ее экономическая мощь не всегда соответствовала ее влиянию и амбициям. Деньги часто были в дефиците, главным образом ввиду множества войн, которым предавались города-государства. Последние столкновения на тот момент были с Миланом. Альбицци и его союзники попытались вернуть себе народную поддержку, объявив войну городу Лукка, у которого хватило опрометчивости поддержать Милан. Козимо сомневался в таком решении, но боялся, что его переиграют, и потому держал сомнения при себе, вступив в Комитет Десяти, отвечавший за ведение войны. Кампания обернулась катастрофой: Милан заплатил устрашающему кондотьеру (командиру отряда наемников) Франческо Сфорца за защиту Лукки. После многодневных атак на город, которые ни к чему не привели, флорентийской армии тоже пришлось заплатить Сфорце огромную взятку в пятьдесят тысяч флоринов — за возможность покинуть город. Козимо пришел в ужас от этих бессмысленных трат[180]. Но даже когда Сфорца вышел из игры, флорентийское войско под руководством Альбицци все равно потерпело поражение. Козимо ушел в отставку из Комитета Десяти и уехал в Верону, что позволило Альбицци настроить против него публику ввиду его предполагаемой непатриотичности.

К 1433 году напряжение между правящими фракциями достигло пика. В мае дверь особняка Козимо облили кровью. Тот понял намек и принялся защищать свои активы. Он уединился на вилле Треббио — маленькой средневековой крепости вдали от города — и тайно отправил крупные суммы денег из Флоренции в римский и венецианский филиалы своего банка, а также в несколько монастырей, предложивших свои услуги в качестве хранилищ.

Альбицци вскоре выступил против него, задействовав сложную политическую систему города для организации переворота. Хотя для прихода к власти использовались взятки, угрозы и насилие, флорентийцы безмерно гордились своей республиканской системой выборов, считая ее гарантией свободы и противоположностью тираническому правлению в соседних государствах. Устроена она была так: восемь сильных мира сего, представлявших разные кварталы города и разные гильдии, выбирались (извлечением записок с их именами из кожаных мешков, называвшихся borse и хранимых в ризнице церкви Санта-Кроче) в качестве приоров — priori. Они были обязаны покинуть свои дома и запереться в Палаццо деи Приори (ныне Палаццо Веккьо), величественном здании со сторожевой башней. Им платили небольшую зарплату, чтобы покрывать их издержки, и в их распоряжении находилось множество слуг в зеленых ливреях, а также буффоны, рассказывавшие им смешные истории и певшие для них во время еды[181]. К ним также присоединялся еще один человек из высшей гильдии, который исполнял роль «гонфалоньера справедливости», или главы правительства. Эти девять человек образовывали синьорию, городской совет. В теории это была коллективная администрация со своей системой сдержек, противовесов и подотчетности, соответствовавшая всем представлениям о конституционном правлении. Если они не могли прийти к решению или хотели добиться более широкой поддержки, то собирали более многочисленный «парламент»[182]снаружи, на Площади Синьории.

Действительность была куда более мутной. Тот, кто управлял всем этим представлением, контролировал не только политические, но и деловые интересы Флоренции. Было жизненно важно провести своих людей в синьорию. Это Альбицци и сделал: семь из девяти членов синьории являлись его сторонниками.

В сентябре 1433 года Альбицци и флорентийское правительство потребовали от Козимо вернуться во Флоренцию и предстать перед синьорией. Он не послушался совета друзей ответить отказом и согласился. Сразу же после прибытия на Палаццо деи Приори его заключили в маленькую сырую камеру на одном из верхних этажей башни, единственное крошечное окно которой выглядывало в противоположную от города сторону, на реку Арно. Он обвинялся в «попытке вознести себя выше рядовых граждан»[183]. Это было одно из самых серьезных обвинений, которые могли прозвучать в стенах города. Возмущение было наигранным: все главные финансисты города занимались именно этим. Однако периодически раздражение в адрес богатых могло быть задействовано ради конкретной цели. Против Медичи шли в ход все доказательства, что подворачивались под руку. Дворец, который он строил себе вдоль улицы Виа Ларго, подавался как свидетельство его непомерных амбиций, как слишком демонстративный признак опасного самовосхваления.