Книга Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935 - 1946 - Джек Керуак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну и получка то была! Босоногий индеец, палубный матрос, скрутил одного своего противника по картам захватом Душителя Льюиса и удавливал его до смерти, требуя двести долларов, на другой стороне столовой экипажа били друг другу морды такой-то и такой-то, и я, передо мной, получающим свою получку, был Гас Дж. Риголопулос из Береговой охраны США, который сказал: «Ты почему не ответил на мою сегодняшнюю записку поутру? Ты ко мне разве совсем бесчувственный?» И вот я забираю свои четыреста семьдесят долларов, у трапа уже Саббас Савакис: «Я отвезу тебя на поезде обратно в Лоуэлл, а это что у тебя такое? Гарпун?»
«Ага, махнул на Мексику», – или что другое ляпнул, – и мы отправились в дом к моему Па в Лоуэлл.
Дома ждала меня телеграмма от Лу Либбла из футбольной команды Коламбии, где говорилось: «Ладно, Джек, пора брать быка за рога, мы тебя тут ждем, рассчитываем, что ты подтянешь свои хвосты по химии и оценки и в этом году поиграешь в футбол». Октябрь 1942-го. Поэтому мне хватило времени только сказать моей милой мамочке Энжи, что я никогда раньше так не ценил, что она моет кастрюли и сковородки, как она всю жизнь это делала, ленивому старине мне, что ее кастрюли и сковородки бесконечно чище и меньше тех, что на адском судне, и купить билет на поезд в город Нью-Йорк, и отправиться туда со своим сложенным для колледжа чемоданом.
В следующем рейсе из Бостона, когда я был в Коламбии, п/х «Дорчестер» на сей раз вышел с полной загрузкой, с двумя или тремя тысячами американских солдат Сухопутных Сил, и его потопили в Баффиновом заливе подводным командованием Карла Дёница, и почти все солдаты и большинство членов экипажа «Дорча» погибли, включая Доблесть. Потом, когда я объяснял другу-писателю и рассказывал ему то, что мне об этом рассказывал в Новом Орлеане выживший сослуживец, что все мальчишки мам своих звали, он рассмеялся: «Типично!»
И вот он-то сачканул от оборонной службы США под предлогом гомосексуальности.
Вдобавок, конечно, то было судно, что ныне почитается и превращено в памятники (в Ветеранском Госпитале «Кингзбридж» в Бронксе, Н. Й., например), как судно, на котором – или на борту которого – отдали свои жизни и спасательные жилеты солдатам Четверо Капелланов: среди Четверых Капелланов было два протестанта, католик и еврей. Они вместе с кораблем и с Доблестью просто пошли на дно в тех ледяных водах, молясь.
Доблесть исчез.
Видели, как у кастеляна, ненавидевшего меня, шею срезало оторвавшимся спасательным плотом, в волнах.
Про негра, пекаря-патикуса, у меня нет точных данных.
Капитан Кендрик, этот пошел на дно.
Все те кастрюли и сковородки, та камбузная палуба, бельевая, мясницкая, армейские пушки, сталь, шпигаты, машинное отделение, отсек разводного ключа под левую руку, Немецкий Мальчик-Блондин, Отверженный Судьбой… Должны же быть и получше способы сдохнуть в этом мире, чем на службе у Боеприпасчиков.
И вот Саббас и я, сойдя с поезда на железнодорожном вокзале Лоуэлла, я тащу свою острогу и вещмешок и, пройдя по Школьной улице и по Мосту Муди-Стрит к моему дому в Потакетвилле, поздоровался с отцом, поцеловал его, поцеловал маму, сестру, а там эта телеграмма от Лу Либбла, и наутро я отваливаю.
В студгородке я по новой вязну в этой херотени, что надо читать и разбираться с «Гамлетом» Шекспира за три дня, в то же время моя посуду в кафетерии, а весь день дерясь за мяч. Лу Либбл случайно встречает меня на Амстердам-авеню и говорит: «Ну, ты вес сбросил, эта качка жирок-то будь здоров стесывает, а? Ты сколько сейчас весишь?»
«Сотня пятьдесят пять».
«Ну, страхующим защитником я, наверно, больше тебя поставить не могу. Мне кажется, ты сейчас быстрее забегаешь».
«У меня на следующей неделе отец приезжает поглядеть, не добудете ли вы ему ту работу в Хакенсаке».
«Ну да».
А на поле ребятки в голубом, Коламбиа, стоят все кругом в обед, и тут я такой выбегаю трусцой из раздевалок в первый раз, весь туго зашнурованный и готовый. Вперяюсь в новых пацанов. Все старые добрые ребятки ушли служить. А тут кучка малодушных обсосов, длинных и расхлябанных, типа как упадочных. Первым делом Лу Либбл что говорит: «Нам надо научить вас делать этот финт КТ-79». Как я уже говорил, я не ради финтов в футбол играю. На «Поле Бейкера» на углу 215-й и Бродуэя схватка за мяч озаряется прожекторами. Кто стоит и наблюдает за схваткой? Армейский тренер, Эрл Блэйк, и тренер Брауна – Тасс Маклогри. Они говорят Лу:
«Кто этот Дулуоз, который вроде так хорошо должен бегать?»
«Вон тот вон».
«Поглядим-ка на него».
«Лады. Дулуоз, мальчики, все сюда, в кучу». Клифф Бэттлз тоже там. Мне приходится финтить короткими шажками с правого крыла и заходить сзади от принимающего игрока, финтить, как будто я не принял мяч с его подачи, а на самом деле принимаю его, после чего берусь заходить с фланга по левому краю (это моя не та сторона), приходится снова увернуться от старины Турка Тадзика, который снова матерится, перегруппируюсь за линией, пока не выхожу там на будущих блокировщиков защиты с одной стороны, снова перегруппировка, немного уворачиваюсь и вот один в чистом поле пускаюсь в 190-ярдовую пробежку, судя по всему, от меня до ворот никого, кроме любимчика Лу итальянца Майка Романино, и вот Майк только готовится попробовать меня перехватить и свалить на землю, как Лу Либбл дует в свисток, чтоб остановить игру. Не хоцца ему Римского Героя слишком утруждать.
Но тренер Армии все видел, и второй тоже, и потом четыре дня спустя приезжает Саббас из Лоуэлла с его вислыми глазами идеалиста и спрашивает, почему я не могу пойти с ним погулять и хорошенько рассмотреть Бруклинский Мост, что мы все равно и делаем, хоть я теперь должен сидеть и писать большой доклад по «Королю Лиру» и «Макбету» в придачу, а тут уже и Па приезжает, берет номер в ближайшей гостинице колледжа, идет в кабинет к Лу Либблу, работы ему не дают, я слышу, как они там орут, Па с топотом вываливается из его кабинета и говорит мне: «Поехали домой, эти макаронники просто дурят нас с тобой обоих».
«Что случилось с Лу?»
«Просто потому, что носит костюмы за двести долларов, он считает себя самим мистером Банановый Нос. В субботу матч с Армией, если он тебя на эту игру не пустит, то что, по-твоему, это значит?»
«Ну, тренер?» – говорю я Лу на скамье в матче с Армией в субботу, а он в мою сторону даже не глядит.
И вот следующим понедельником, у меня в окне снег, а по радио Бетховен, Пятая симфония, я говорю себе: «Ладно, бросаю я футбол». Иду к соседу в комнату общаги, Морту Мэйору, где у него рояль стоит, и слушаю, как он играет джаз типа пианиста Бенни Гудмена. Мела Пауэлла. Иду в комнату Джейка Фицпатрика и пью виски, пока он спит над недописанным рассказом. Перехожу дорогу в дом бабушки Эдны Палмер и раскладываю Эдну Палмер прям там на диване. Химфаку говорю, чтоб засунули себе в пробирку. Здоровенные блокирующие, страхующие и крайние футбольного взвода Коламбии выстраиваются у меня под окном в снегу и орут: «Эй, идиот, выходи, пивка хряпнем». Среди них Куровски, Турк Тадзик, прочие, если мне не дадут играть, не пойду я с ними тусоваться.
