Книга Зеркало моды - Сесил Битон

На старости лет мадам Эррасурис вернулась в Биарриц. Никогда не умевшая считать деньги, теперь она принялась тратить в десять раз больше, чем могла себе позволить. Оказавшись в довольно стесненных обстоятельствах, она тем не менее не тужила: родные и друзья ее не бросили, внучатый племянник даже следил, чтобы ей ежедневно подавали литровую бутыль шампанского. «Ça me donne de la vie» («Благодаря ему я живу»), – признавалась она. Спать она ложилась каждый день рано и вставала также спозаранку, с шести до полудня ходила босиком по саду, работала, а в полдень надевала туфли на высоченном каблуке. Обувь на высоком каблуке она носила до самой смерти.

Ее внучатая племянница вспоминала, как каждый вечер заходила к ней перед сном попрощаться. Эухения сидела на постели в ночной сорочке с длинными рукавами и высоким воротником, который туго затягивала шнурком. «Что тебе линии на моей ладони? – говорила она племяннице. – Линии тают. Я стара – долго не проживу». Так с крестьянским смирением в сочетании с глубокой христианской верой принимала она жизнь и смерть.

В тяжелые годы Второй мировой войны мадам Эррасурис написала племяннику: «Я совсем истаяла, но есть не хочется. Слава Богу, это обычная старость. Временами накатывает усталость, но так и должно быть. В остальном моя жизнь безбедна. Из Чили мне пришла куча денег – если буду умницей, успею умереть, не потратив. Я много работаю в саду – хочу, чтобы он выглядел великолепно, и мало-помалу он облагораживается. Стало больше огородных растений; воистину Бог не забывает страждущих, и я верую в Него. В феврале был кошмар: я живу и даже сплю в гостиной, там есть печь, от которой очень тепло. Облюбовала диван, сплю хорошо. Тебе, должно быть, надоело без конца слушать про мою жизнь. Мне ничего не нужно. Пришли мне разве что клубок черной шерсти – я свяжу себе свитер».

Примерно в то же время она по привычке консультировала кое-кого из друзей: «Уверена, что дом ваш будет выглядеть великолепно при наличии трех важнейших составляющих: гармонии, изящества, опрятности. Там не будет ничего сделанного на скорую руку. Мне хотелось бы, чтобы там, где у вас шезлонг в синих тонах, пол был устлан ковром. Ни в коем случае не продавайте: он прекрасен, он очень понравился Пикассо, и вообще он придает остальным предметам в комнате спокойствия. Второй купленный у меня ковер положите у изножья кровати. Как бы мне хотелось взглянуть на все ваши вещи! Те, что новые, поместите в спальню. В гостиной у вас уже висит не один Пикассо, он неизбежно приковывает взгляд, и вы не замечаете ничего вокруг. Здесь я все красила и мыла сама, а в большой комнате поставила кровать Этьена де Бомона, только что привезенную из Парижа. Весна прекрасна; обожаю свой дом. Он такой чистый и такой бедный!»

Пабло Пикассо

Вплоть до самой кончины мадам Эррасурис, живя во Франции, принимала у себя любимую племянницу, мадам Лопес-Уилшоу: та нередко приезжала в Биарриц и останавливалась у тетушки в доме. По ее рассказам, постаревшая Эухения (белоснежные волосы которой не потеряли шелковистости, ведь она мыла их дождевой водой) бродила босиком по саду меж розмариновых кустов и цветов лаванды. «В доме у тети Эухении всегда был такой приятный запах, все было так чисто, – вспоминает она. – В ванных комнатах постоянно водилось удивительно душистое мыло и соль с ароматом розовой герани, а толстые махровые полотенца пахли лавандой. Рядом с ней царили тишь и покой, почти как за монастырской стеной. Тетя была человеком простым, бесхитростным. Все, что окружало ее, отличалось добротностью и простотой – сложных вещей она сторонилась. По воскресеньям и четвергам к ней заходили на обед священники, француз и испанец. Про испанского падре тетя Эухения знала, что он большой гурман, поэтому, приглашая его, говорила, что «приготовит ему особого цыпленка: человек может позволить себе маленькую слабость, если она приносит ему много радости и не вредит другим». После обеда они заводили беседы на умные темы: говорили о литературе, музыке и живописи.

«С тетушкой было всегда так весело. Она неизменно смотрела на нас с теплотой и нежностью, которые ее буквально переполняли… Мы вдруг сошлись на том, что обе терпеть не можем гортензии, каковых в Биаррице росло великое множество. Мы решили срезать эти омерзительные розово-синие шапки. Тетя Эухения призналась: «Раньше я бы не осмелилась, но вместе с тобой мы их все истребим». Вооружившись ножницами, дамы поспешили в сад. «Розовые самые отвратительные, – заметила тетя Эухения, срезая головки. – Гляди, насколько лучше, когда от них остаются только зеленые стебли!»

В 1949 году в возрасте 90 лет мадам Эррасурис осознала, что ей стала изменять память. Из благоразумия и некоторого кокетства она не захотела, чтобы друзья и знакомые видели ее в таком состоянии. Решив привести в порядок дела, она стала раздаривать некоторые предметы, в том числе картины Пикассо. Впервые взойдя на борт самолета, отправилась на родину – в Чили. Спустя два года она попала в автомобильную аварию, получила тяжелую травму. Ей более не хотелось жить: здесь, в Чили, с ней никого не было рядом. «90 лет – скверный возраст. Устала жить. С меня хватит». Она отказывалась от еды, полагая, что теперь «Бог поможет мне избавиться от такой жизни». Вскоре мадам Эррасурис скончалась.

Вклад в моду, который внесли эта дама из Чили и ее верный ученик Жан-Мишель Франк, до сих пор не забыт; их идеи разносятся по миру. Сегодняшний успех Мадлен Кастен, предлагающей спартанские интерьеры по огромным ценам, имеет своим истоком принципы, которые проповедовала мадам Эррасурис и которым теперь следуют все антиквары на Левом берегу Сены.

Если у легендарной чилийской дамы и имелся секрет, он был прост: она всегда и во всем была индивидуальностью. В конечном счете изменить моду способен лишь индивидуальный вкус, принадлежащий тому, кто не оглядывается на других. Стало быть, что бы ни приглянулось индивидууму, будь то стремянка или плетеная корзина, он выберет эту вещь от души, она будет отвечать его духовным потребностям, и потому эта стремянка и корзина обретают огромную ценность. Посредством личности человека, делающего выбор, и передается красота; мы, делая выбор, предаем свое внутреннее я, и та самая яркая личность заставляет нас посмотреть на вещи другими глазами – ее глазами. Мы как овцы, следующие за тем, у кого есть вкус, но к этому идеалу вкуса мы даже не можем достаточно приблизиться, поскольку у таких людей вкус и характер иные, нежели у нас, не воспитанные, не привитые.

В истории моды мадам Эррасурис навеки останется образцом яркой индивидуальности. А кроме индивидуальности на самом деле все остальное не так уж важно. Через сто лет ее имя наверняка забудут. Она одна из немногих, кто не был художником в привычном, шаблонном, понимании и потому вошел в историю безымянным, и тем не менее она подлинный художник, поскольку умела сделать выбор и наделить смыслом вещи, без которых невозможно наше бытие.

Глава XI

Затишье

Модный дом Жанны Пакен был на последнем издыхании. Выдумщик Жан Пату как раз накануне представил в зимней коллекции черно-желтое платье с длинной юбкой – первое за долгие годы. Модницы – те, что могли похвастаться красивыми ногами, – запротестовали: как можно надеть на себя столь невыгодный наряд, прячущий всю красоту. Но полгода спустя новый фасон, «в обтяжку», буквально очаровал дам. Неплохо шли дела и у Молинё: в его ателье выстраивались длинные очереди из самых привилегированных клиентов, желающих заказать не менее 15 штук укороченных повседневных костюмов, называемых «дегаже», либо длинных облегающих вечерних платьев. Теперь на него должна была работать слава Гертруды Лоуренс, заставлявшей наряд «играть». В пижаме в горошек от Молинё она выглядела «божественно»; однако мисс Лоуренс с радостью представляла и других производителей одежды, причем любой. Она была идеальной моделью. Ей достаточно было надеть норковую шубу с серыми фланелевыми брюками – и вот он, новый стиль.