Книга Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины - Софи Аскиноф

Еще один француз решил уехать, пока не поздно. Это был профессор Фредерик Франсуа-Ксавье де Вилье, преподаватель французского языка в Московском университете и секретарь по французской переписке Общества натуралистов со времени его основания в 1805 году. Кроме того он держал в городе пансион для мальчиков, в чем ему помогала его супруга Луиза-Дофина. В период наполеоновской оккупации он занимал должность начальника полиции и склонял других иностранцев на путь коллаборационизма, заставляя их занимать должности комиссаров полиции и становиться полицейскими осведомителями175. Он без колебаний назвал их имена офицеру-вербовщику, тем самым компрометируя упомянутых людей в глазах русских. В момент французского отступления Ф. Вилье, что совершенно логично, решил покинуть город. Он опасался за свою жизнь, если останется, а Наполеон подталкивал его к отъезду, выдав ему на расходы некоторую сумму денег. Профессор отправился в направлении Варшавы. В конце концов, он остановился в Шклове, а затем в Стародубском уезде Черниговской губернии, где нашел убежище у помещика Бороздина. Здесь он некоторое время вел спокойную жизнь, занимаясь обучением детей своего покровителя, и таким образом избежал жуткого испытания отступлением из России.

Но не всем, однако, так повезло. И даже если, как писал А. Домерг, «русские горько бранили иностранных поселенцев, которые бросили Москву и последовали за французами в их отступлении», следует понять их реакцию. Многие поступали так, потому что у них не было другого выбора. Для этих растерянных мужчин и женщин страх перед местью и неопределенным будущим часто оказывался сильнее всех прочих соображений. Кроме того, многие солдаты и офицеры уговаривали гражданских уходить с ними. Так, префект дворца генерал Боссе заранее предупредил труппу актеров, поступившую на службу к императору, о серьезности положения. Через их директрису г-жу Бюрсе он склонил их к бегству. Что те и сделали с минимальными средствами и экипировкой. Герой-любовник труппы ехал верхом на лошади, тогда как остальные комедианты довольствовались больничной тележкой. Г-жа Андре и г-жа Бюрсе ехали в экипаже по меньшей мере странном: запряженном тремя лошадьми ландо, подаренном префектом дворца. В другое время эта сцена вызвала бы смех. Но сейчас было совершенно не до смеха: все были встревожены и думали только о том, как бы выпутаться из этого положения. Г-жа Фюзий колебалась – ехать или нет, при этом ясно понимая, что не может тянуть с принятием решения. «Нам советовали покинуть эту страну и следовать за армией. Особенно сильное сочувствие вызывали женщины, но у одних из них не было лошадей, а у других – денег, чтобы заплатить за них. Мне очень не хотелось уезжать, тем более что мои интересы и мои симпатии побуждали меня остаться в России, но меня так напугали рассказами о том, что здесь начнется, что я, наконец, решилась уехать. Многих из нас увозили генералы, начальники. Я ехала в коляске офицера, адъютанта, который в очень любезной манере предложил мне воспользоваться его экипажем и его людьми». Речь идет о Клемане де Тентиньи, офицере для поручений, иначе говоря, адъютанте, императора. Начало поездки оказалось ужасно. Актриса направилась к точному месту встречи, указанному офицером в Москве. «Я заранее отправила туда все, что могла увезти, а остальное бросила. Мне пришлось пересечь Тверской бульвар176, который был абсолютно пуст, поскольку войска выходили с другой стороны; я поехала там, чтобы избежать затора на мосту. Я с ужасом смотрела на этот город, который провожал меня одними лишь руинами, как вдруг стая бродячих собак бросилась на меня, чтобы разорвать. […] Когда они напали, я сначала так испугалась, что чуть не выпала из коляски, однако тут же справилась с собой и поспешила выскочить с их площадки, потому что обычно они защищают свою территорию177. Но собаки были так голодны, что стали преследовать меня и набросились на мою шаль, которую разорвали на куски, а также хватали за платье, которое было сшито из весьма плотной ткани и подбито ватой…» Перепуганная, она принялась кричать, что привлекло внимание оказавшегося рядом крестьянина. Вооружившись толстой палкой, он не без труда обратил стаю собак в бегство и освободил путь для коляски г-жи Фюзий. Той ничего не оставалось, как быстро вернуться домой, чтобы переодеться, а уже потом вновь отправиться в путь. «Такое начало путешествия было недобрым знаком, – писала она. – Когда я добралась до кареты адъютантов, они уже уехали вместе с императором». Одна, без сопровождения, она пустилась в обратный путь во Францию. «Погода стояла великолепная, я и представить себе тогда не могла, какие кошмары ждут впереди…» Это путешествие до Вильны (Вильнюса), занявшее двенадцать дней, стало для нее, как и для большинства тех, кто совершал его одновременно с ней, жуткой драмой, даже «личной агонией», как она напишет позднее.

Пора сведения первых счетов

Если одни штатские французы ушли вместе с армией Наполеона, то другие остались в Москве, ожидая неминуемого сведения счетов. Вскоре в «свой город» вернулся генерал Ростопчин, который вновь взял бразды правления в свои руки. Этот человек – что всем известно – был крайне суров, чтобы не сказать жесток. И он решил унизить французов, дабы показать им, что они больше не хозяева в городе. «Среди важных административных мер, которые он счел нужным принять, – рассказывал спустя несколько лет И. Тургенев, – содержался запрет владельцам модных магазинов использовать французский язык на вывесках своих лавок»178. И, разумеется, он начал охоту на членов французской колонии, коллаборационистов и «предполагаемых предателей». A. Домерг рассказывал это так, стараясь обелить своих соотечественников: «Генерал Ростопчин приказал затем разыскать русских и, особенно, иностранцев, которые после пожара заняли какую-либо должность во французской администрации. Известно, что большинство этих несчастных были принуждены к тому, дабы быть включенными в списки лиц, получающих пайки, без которых они умерли бы от голода. Все те, кого смогли найти, были поначалу заключены в тюрьму, из которой выходили только лишь для участия в общественных работах по расчистке улиц»179.

Ясно, что возвращение русских в Москву должно было ознаменоваться крупной политической и административной чисткой. Такова логика войны. Одним из первых был арестован мэр города, купец Находкин, от которого потребовали предоставить список его «сотрудников». Далее каждому из них запретили покидать город. Некоторым, тем, кому посчастливилось не быть занесенными в официальный список, удалось вовремя сбежать вместе с корпусом маршала Мортье. Другим же, а их было намного больше, пришлось не просто оставаться в Москве, но и жить в ней под строгим контролем. Очень быстро создалась следственная комиссия, призванная определить участь городских служащих и всех прочих лиц, занимавших должности в оккупационной администрации. Губернатор Ростопчин по праву стал членом этой комиссии, наряду с двумя сенаторами из Санкт-Петербурга: Модерахом и Болотиковым. Первое заседание началось 3/15 декабря 1812 года, и работа продолжалась целых три месяца. По итогам столь длительного расследования Ростопчин 16/28 февраля 1813 года представил свой доклад министру юстиции, а тот переслал его в Сенат. Только 8/20 июля 1815 года указ Сената, переданный Московскому губернскому суду, определил пункты обвинения и наказание180. Понятно, что весь этот долгий период ожидания многих французов не покидало чувство тревоги. Например, г-на Юэ, руководившего большой типографией Всеволожского, реквизированной французскими оккупантами181. Когда французские войска ушли из Москвы, он решил – по крайней мере, сначала – последовать за ними. «Но еще до исхода первого дня пути, – рассказывал шевалье д’Изарн, – он был ограблен и сильно избит французскими солдатами, после чего вернулся в Москву, где никто потом его ни разу не побеспокоил». Этому человеку по-настоящему повезло, в отличие от многих его соотечественников.