Книга Царская невеста - Валерий Елманов

Хорошо, если она пока не делает попыток нырнуть лишь потому, что размышляет об очередном отравлении. Куда хуже, если просто выжидает, понимая – коль с первого раза не выйдет, у меня появится блестящий повод запереть ее в крошечной каюте, которую обустроили для Анны на корме. Запереть и не выпускать до самого приезда, благо что волоков впереди не предвидится – Волга сама донесет до Шексны, а там вверх по ней, и все – монастырь почти у реки.

Вот она и ждет, пока мы вырулим туда, откуда ее извлекать будет весьма и весьма затруднительно. Надо что-то делать, притом срочно.

Пришлось отвлекать. Поначалу слушали меня только две мамки. Или кормилицы – пойди разбери. Сама Анна демонстративно отворачивалась, делая вид, что я утомил ее своей бесконечной трепотней. Ага, притомил, держи карман шире! На самом деле ушки топориком и не пропускала ни одного словечка. А ближе к вечеру мои рассказы ее настолько захватили, что она перестала изображать равнодушие – уж больно интересно.

Еще бы, я ж повествовал об индейцах-ирокезах, а по их обычаям всем заправляла Великая Мать. Словом, пролил бальзам на ее сердце. Потом рассказал кое-что и про амазонок. То есть подбирал приятные животрепещущие темы на злобу дня и… на злобу сердца Анны Алексеевны.

Она даже стала задавать вопросы – как это да как то, причем деловитые. Ну что ж, раз заинтересовали подробности – дело пошло на лад…

Вот так царица понемногу и оттаяла. На шестой день я мог вздохнуть поспокойнее, невзирая на широкую гладь реки, хотя все равно не рисковал оставлять ее одну с няньками да мамками – мало ли.

А потом – мы к тому времени отплыли из Углича – и вовсе разговорилась со мной «за жизнь». Но и тут поначалу осторожничала, предпочитая расспрашивать меня – кто, откуда и так далее. Отвечал я односложно, стараясь не вдаваться в подробности, чтоб потом не попасть впросак – пойди запомни все вранье, чтоб потом повторить все в точности. Завтра себя вчерашнего процитировать легко, через неделю – с трудом, через месяц – не знаю, а если через полгода?

Совсем она расслабилась, узнав, что я сирота. Вот уж воистину, если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то к сердцу женщины – через жалость. Во всяком случае – к сердцу русской женщины.

– Вот и я тоже… сирота, – со вздохом заметила она.

– Вроде и мать, и отец имеются, – осторожно возразил я. – Опять же у тебя одних только дядьев и братьев не сосчитать…

– А хоть один из них мне ныне подсобил? – невесело усмехнулась она и тоскливо повторила: – Хоть один…

Я попытался восстановить справедливость, напомнив кучу пословиц и насчет плети, которой обуха не перешибить, и многие иные из той же серии. Но она и без того все прекрасно понимала, а имела в виду совсем другое:

– Сама ведаю – с государем не поспоришь. Токмо могли бы хошь заглянуть на чуток, подбодрить, слезу утереть. Нешто бабе много надобно – отреветься на плече крепком, словцо ласковое на ушко шепнул, ну хошь по голове бы кто дланью погладил, все не так тяжко. Ан поди ж ты – ни один не заглянул. Небось батюшка, Ляксей Григорьич, когда через мою кику боярскую шапку получил, иные песенки пел. Да и братец мой Гришка тоже хорош. Нешто выдал бы за него князь Борис Тулупов сестру свою, хучь Гришка и кравчий? Он же не за Колтовского Настасью отдавал, а за шурина царева. Вот как славно, – всплеснула она руками, – всем Аннушка угодила, всем порадела, а ныне у каждого свое счастьице, одной ей ничегошеньки не досталось. И ни одна жива душа от своего каравая ломоть не отломила. А мне ведь ныне и крошки было б довольно, да токмо нет ее.

Я молча залез в дорожный сундучок, стоящий в ногах, извлек оттуда каравай хлеба и разломил пополам, протянув ей обе половинки:

– Выбирай, что побольше.

Она растерянно взяла, недоумевающе посмотрела на него и возмутилась:

– Да нешто я о том?! Я ж… – Но осеклась, поняв мою незамысловатую шутку, и весело рассмеялась.

Первый раз за поездку я услышал ее смех. Он звучал как серебристый колокольчик, тихо и мелодично. Даже старуха-нянька, мирно похрапывавшая рядом с царицей, не только не проснулась, но и не перестала похрапывать.

А колокольчик в этот день звонил еще и еще, с каждым разом становясь все звучнее и заливистее. И с каждым разом взгляд Анны, устремленный на меня, становился все более пытливым и задумчивым, словно она решала для себя некую задачу, но так и не могла прийти к какому-то решению.

А время от времени она даже удостаивала меня комплиментов. Тогда-то я думал – из чувства простой благодарности за часы развлечения.

– Не личит тебе эта ряса, княж Константин, – заметила она с лукавинкой. – Ты для нее не гож – уж больно пригож. – И сама засмеялась собственному каламбуру.

Лишь когда мы почти подплыли к монастырю и вдали уже показались церковные купола, она вновь посерьезнела и грустно заметила:

– Если б моим братом был ты, княж Константин Юрьич, то на жалость бы не поскупился.

Я засмущался:

– У нас в корзинке еще каравай есть. Могу разломить.

Но попытка перевести все в шутку не удалась – правда, Анна вновь засмеялась, но на этот раз даже в ее смехе сквозили все те же задумчивые нотки.

Признаться, мне тогда и в голову не пришло, что именно она задумала. Скорее наоборот – я посчитал, что вид монастыря вновь напомнил ей о том, как и где теперь пройдет ее жизнь, поэтому она расстроилась, и мне, как главному охраннику, нужно ждать любой неожиданности.

Да и замечания у нее были под стать унылому внешнему виду.

– Вона даже церковь божия и то две главы имеет, – сразу по приезде ткнула она пальцем в двухкупольный соборный храм Воскресения. – Вдвоем-то, видать, и богу молиться сподручнее, не то что мне одной. – А хладом-то с камня монастырского не простым несет – могильным, – жалобно произнесла она еще на подходе к воротам, тоскливо оглядываясь назад. – Худо, видать, ласкает жених своих невест, коль они тут такие смурные. – Это уже комментарий при виде трех монахинь, выходивших из странноприимного дома.

Словом, с таким настроем от человека можно ждать чего угодно. Примерно в этом духе я и инструктировал каждого ратника: «Бди в оба, а зри – в три». Я и пост у ее этажа выставил как положено, по всем правилам караульной службы, причем сразу из двух человек. Полночи одна пара, полночи – другая. Себя я от дежурства освободил – начальник, хотя где-то к полуночи собирался выглянуть в коридор и посмотреть что и как. Но не успел.

Вроде бы и закрыл глаза всего на одну секундочку, а коварный сон тут как тут – навалился, окаянный, и проснулся я от того, что меня кто-то целует. Точнее, нет. Я целовался еще во сне. Нежно-нежно. А уж потом проснулся и поначалу даже удивился – сон-то кончился, а поцелуй продолжается. Как же так? Перепугаться не успел – луна-бесстыдница заглядывала прямо в мое окошко, так что лицо Анны Алексеевны разглядел сразу.

Поначалу я еще сопротивлялся. Вежливо отстранил будущую монахиню и даже открыл рот, чтобы прочесть соответствующую нотацию, но тут у меня ничего не вышло. Закрыли мне его. Накрепко. Нет, не поцелуем – ладошкой. Чтоб не мешал репликами. Закрыли и свою нотацию прочли. Коротенькую совсем, но было в ней столько тоски пополам с отчаянием, и такая жгучая просьба, что…