Книга Между молотом и наковальней - Николай Лузан

Другие, и таких было немало, расседлав своих любимцев, не раз спасавших жизнь в бою, прощались с ними, как с близкими друзьями. Безмолвными обелисками они высились над рыдающим и стенающим от горя людским морем. Затем всадники и кони, прильнув друг к другу, печальными вереницами уходили к лесу, и спустя время оттуда доносились звуки выстрелов. Звучали они и на берегу — это седовласые старики расставались со своим оружием. С каким— то немым отчаянием старые воины стреляли из пистолетов и ружей в воздух, а потом бросали в море.

Выстрелы, проклятия и мольба горцев слились в один рвущий душу невыносимый стон. Казалось, что вместе с ними рыдает сама Абхазия. И когда началась посадка, тут и там у трапов и шлюпок начали вспыхивать стычки. Несчастные всеми правдами и неправдами пытались пронести на борт то последнее, что удалось уберечь от алчных торговцев. Аскеры безжалостно вырывали из рук узлы и швыряли в воду, строптивых подгоняли в спину прикладами ружей. Капитан Сулейман спешил покинуть берег, опасаясь скорого появления русского отряда. О нем напоминало облако пыли на западном склоне предгорий, оно на глазах разрасталось до грозовой тучи.

Она стремительно наползала на берег. В подзорную трубу были уже видны несущиеся в лихом галопе всадники. Это эскадрон казаков есаула Найденова разворачивался в атаку. Капитан Сулейман не стал медлить и дал команду артиллеристам открыть огонь. Правый борт фрегата оскалился багрово-алым цветом распахнувшихся портов, и мощный залп сотряс корабль. Прошло несколько мгновений, и склон горы, по которому, распластавшись в лаве, скакали казаки, усеяли черные «тюльпаны». Осколки и камни брызнули под копытами передовой цепи эскадрона.

— Стой, хлопцы! — зычно крикнул Найденов.

Казаки остановились в четырехстах саженях от берега и, нетерпеливо поигрывая шашками, ждали новой команды. Но Найденов медлил и хмуро наблюдал за тем, что творилось у шлюпок и фелюг. Появление эскадрона еще больше усилило суматоху. Брань, плач и пальба слились в одну ужасающую какофонию звуков. Несколько десятков махаджиров, прорвав цепь аскеров, бросились искать спасения в ближайшем перелеске. Те, пальнув им вслед, не решились преследовать и начали спешно грузиться в шлюпки.

Хорунжий Белодед, с трудом удерживая рвущегося с поводьев горячего кабардинца, предложил Найденову:

— Антоныч, пишлы на перехват, пока воны як зайцы по кущам не поховалысь.

— Пидожды, Пэтро!

— А чего ждаты? Балочкой мимо пушек бусурманив проскочимо.

— За бабами гоняться — цэ нэ казцкэ дило, — мрачно обронил Найденов.

— Антоныч, яки ж там бабы? Абрэкив тэж жвае! — не унимался Белодед.

— Пэтро дило говорыть!

— Сэгодня воны тэплэньки, а завтра нам кровь пущать будуть!

— Антоныч, надо рубать пока нэ поздно! — загомонили казаки.

Найденов насупился и, поиграв желваками на скулах, вдруг объявил:

— Шабаш, хлопцы! Вэртаемся до сэбэ!

— Як же так, Антоныч?! — оторопел Белодед.

— А ось так! У тебэ, Пэтро, шо, глаз нэмае? Подывысь, шо проклятый бусурман с людыною творыть!

— Так воны же сами напросылысь?!

— Я сказав — вэртаемся! — отрезал Найденов и рванул поводья.

Жеребец покосился на хозяина и, обиженно всхрапнув, с места взял в карьер. Вслед за есаулом, гикая и подхлестывая лошадей, поскакали остальные. Паника, возникшая было на берегу, после того как казаки скрылись за пригорком, улеглась, и погрузка махаджиров на фрегаты и фелюги продолжилась. К этому времени свободных мест на палубе не осталось, и последних беженцев аскеры, словно скот, загоняли в грузовые отсеки. Кромешная тьма слепила глаза, а зловоние, казалось, навсегда въевшееся в доски, выворачивало наизнанку желудки несчастных.

Князь Геч с семьей с трудом втиснулся в крохотную темную каюту на баке. За эту милость ему пришлось расстаться с частью фамильного золота и серебра. По соседству расположился Барак, семерых его пленников, ставших добычей капитана Сулеймана, поместили в отдельный отсек грузового трюма. Потом, на четвертые сутки, те, кому достались места на верхней палубе, завидовали им. Палящее солнце превращало ее в раскаленную сковороду, и к мукам душевным добавились страдания физические.

Все эти испытания ждали несчастных горцев впереди. А пока перегруженные суда, поймав в паруса попутный ветер, взяли курс в открытое море. Гедлач Авидзба, Кайногу Гумба, Шмаф Квадзба, Джамал Бутба и другие воины прихлынули к правому борту. Аскеры что-то зло кричали, но они словно прикипели к нему. Там, на берегу, ржали и метались лошади. Надежные в бою, они до конца остались верны своим хозяевам, бросались в море и плыли вслед за ними. Суровые воины, кусая губы в кровь, не могли сдержать слез. Их сердца терзала невыносимая боль и тоска.

Кайногу Гумба побелевшими от напряжения пальцами вцепился в борт и уже ничего другого не видел, кроме своего Алмаза. Его задранная кверху голова мелькала среди волн. Вслед за ним, выстроившись косяком, плыл еще десяток лошадей. Ржание любимца сотрясло судорогой тело Кайногу, и неподвластная воле сила подняла его над палубой и опрокинула в море. Через мгновение еще несколько фонтанов взметнулось за кормой фрегата. Толпа махаджиров пришла в движение, и аскеры угрожающе забряцали оружием. Но они не обращали на это внимания, их взгляды были прикованы к тем, кто был в море и выбрал другую, чем у них, судьбу.

— Храни вас Всевышний! Храни… и… — слившись в один, повторяли сотни голосов.

Давно уже в голубом мареве растаяли снежная шапка на горе Чумкузба и колючий ежик из могучих сосен на прибрежных высотах. Но никто так и не отошел от борта.

Несчастные горцы будто окаменели. Их взгляды были прикованы к зеленой полоске, напоминавшей об Абхазии, а с дрожащих губ срывался не то стон, не то молитва:

— Мы вернемся! Мы вернемся…

— …Вернемся. Вер-нем-ся… — печально плыло над морской волной, а порывы южного ветра подхватывали эти слова и несли к пустынным берегам Абхазии.

Спустя сто с лишним лет, в 1993 году, трагедия махаджирства могла повториться вновь. Закончилась зима, к середине марта снег сошел с предгорий, дороги быстро подсохли, и едва зазеленела листва, как бои между абхазскими и грузинскими войсками на Гумистинском фронте вспыхнули с новой силой. В Тбилиси и Гудауте даже те, кто был далек от военной стратегии и тактики, хорошо понимали, что путь к будущей победе для одних и к новому махаджирству для других зависел от исхода операции за Сухум.

В те дни не только столица Абхазии, но и ее безмолвные стражи, господствующие над городом высоты Ахбюк, Гвадра, Цугуровка и Апианда, находились в руках оккупантов. Их вершины опоясывали густые полосы заграждений из колючей проволоки и минные поля, за которыми в глубоких капонирах прятались хищно нацелившиеся стволами в небо минометные и артиллерийские батареи. Подступы к ним, подобно глубоким шрамам, уродовали вырытые в полный профиль окопы, а на направлениях главных ударов земля бугрилась нарывами мощных дзотов и дотов.