Книга Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья - Михаил Крикуненко

— Вот чурка косоглазая! Кинул, сука! Вот как таким верить? Ведь друг лучший, братом называл! Лыбится постоянно, глаза свои косые щурит, а что в башке у него, даже я, выходит, не знал!

В то, что Зула застрелился, верить не хочет никто. Не верю в эту нелепицу и я. Но все равно пью за него. За то, чтобы земля была ему пухом и чтобы в том, другом мире, о котором все здесь часто говорят или, уж точно, думают, ему было бы лучше. В этом мире он так и не прижился. Сегодня вечером Зула закончил свою страшную «коллекцию», нанизав на леску два последних, высушенных вражеских уха. Всего сто ушей от пятидесяти врагов, как и обещал, за убитого друга. Вымоченные в специальном растворе, неестественно маленькие, усохшие раза в два, но сохранившие все черты, человеческие ушные раковины. Издалека их можно было бы принять за ожерелья из бледно-желтых цветов, которые в Индии надевают на шеи во время праздников. Но, приглядевшись поближе, становится ясно, что подойдет это ожерелье, скорее, для праздника у Сатаны в Аду.

Зула повесил связки ушей на гвоздь, вбитый в деревянную балку рядом со своей кроватью. Потом вышел во двор казармы, достал из кобуры «стечкин» и выстрелил себе в голову.

Никто не может понять, как вечно улыбающийся, неунывающий Зула, прошедший без единой царапины две чеченские кампании и повидавший на войне все, что только можно было повидать, мог убить себя сам. Кто-то вспомнил, что вот и из отпуска он приехал досрочно, сказал тогда: «Чужое там все. Люди только про деньги говорят. Ненавидят друг друга». Будто здесь, на войне, они друг друга любят. Почему-то я вспомнил, как Зула сказал, что боится драться. Воевать не боится, а драться боится. Больно, говорил, когда по морде бьют.

За столом еще выпили. Постепенно разговорились. Каждый пытается сказать что-то хорошее про Зулу. Но получается как-то коряво. Вроде как и сказать нечего. Отчаянный, улыбчивый парень. Калмык. Потомственный охотник. Из эсвэдэшки «духу» в глаз мог попасть. Воевал треть своей короткой жизни. А потом застрелился, не оставив после себя ничего, кроме страшной коллекции высушенных человеческих ушей.

Как водится, стали проклинать войну.

— У него душа была вся изранена, — мрачно глядя в пол, говорит Лема. — На войне не только тело могут убить, но и душу. Болело там у него так, что устал он от этой боли.

Чтобы не устраивать бесполезных дознаний, командование списало все на снайпера. Тело Зулы отвезли в госпитальный морг, чтобы запаять в цинковый гроб перед отправкой в Калмыкию родственникам. Завтра Стас повезет тело своего друга и названного брата.

— Он же на сестре моей обещал жениться, сука! — говорит Стас и плачет.

Своих врагов Зула отправлял на тот свет легко. Нажимая на курок, он словно «выключал» их из жизни, как выключают электрическую лампочку, которая горит зря. Так же легко он выключил и себя. Я вспомнил, как он резался в «стрелялки» на трофейном ноутбуке и сравнивал нашу жизнь с компьютерной игрой, где мы на самом деле — лишь виртуальные персонажи, стремящиеся к лучшей жизни, накапливающие всеми способами бонусы и убивающие друг друга только для того, чтобы выжить самим и перейти на новый уровень. Зула считал людей аватарами в компьютерной игре высших существ, которые сами по себе могут быть кем угодно — мудрыми осьминогами, облаками или сгустками энергии. Кем ты увидел себя в другом мире, Зула? И увидел ли? Зула был крепким и твердым, как камень. Но даже камни иногда не выдерживают.

Мы прогуливаемся с Ольгой вдоль нашего избитого свинцом бетонного забора. Сто метров туда, сто обратно. Я рассказал про Зулу. Она расстроилась, хоть и не знала его.

— Как ты думаешь, там есть что-нибудь? — задала она вопрос, который так часто мне приходилось слышать в Чечне, и посмотрела на звезды. На Кавказе они кажутся всегда ближе, чем, например, в центральной части России.

— Думаю, есть. Не может не быть, — ответил я.

— Ты веришь в переселение душ и прошлые жизни? — снова спросила она. — Было бы хорошо, если бы мы жили не одну жизнь.

— А чем это хорошо? — спросил я.

— Тогда было бы не так страшно умирать. Ты часто думаешь о смерти?

— Мы все думаем о смерти слишком часто. Гораздо чаще, чем хотелось бы. Из-за этого многие не успевают жить.

— Люди часто думают о смерти, потому что не знают точно, что следует за ней. Они не могут поверить, что их «я» не будет существовать больше никогда. Представить это также сложно, как бесконечность Вселенной, — сказала Ольга. — Если бы люди точно знали, что после этой жизни будет другая, им было бы гораздо легче.

— Если бы они это знали наверняка, половина человечества покончила бы с собой, как Зула. В мире и так каждые три секунды кто-то решает свести счеты с жизнью. И каждые тридцать секунд такая попытка заканчивается смертью. Более миллиона землян ежегодно покидают Планету добровольно. И около двадцати миллионов пытаются это сделать. Думаешь, они все верят в переселения душ?

— Зачем ты помнишь все эти ужасные цифры? Жизнь здесь не идеальна, конечно. Но другой у нас нет, — сказала Ольга.

— Я думаю, что самое ценное в человеке — его личность. Личность — это душа. А душа — это память, характер, жизненный опыт, накопленные знания, родственники, друзья, любовь. Сотри все из памяти — и будет уже совсем другая личность. Какая разница, кем ты был и чего достиг, если не помнишь того, что было дорого в прошлой жизни? Лично мне интереснее, что происходит с моей душой, моей личностью. Если она куда-то там переселяется и ничего потом не помнит — что мне с того? Клонируют меня, разморозят или переселят в новое тело — это буду уже не я. Память — вот что важно. Недаром людей, теряющих память, называют растениями. Что до переселения души — чем дети не пример переселения души или клонирования? Мы живем дальше в наших детях и в детях наших детей. Ведь это наши кровь и плоть, им передаются ДНК и внешность. Вот у Ивана, техника нашего сын — одно лицо с отцом, и такой же толстый, как он, — ну абсолютный клон! Но все-таки это не Иван. Это другая душа, в которой есть только частичка Ивана. Но это одна теория. А теперь другая, противоречащая. Так ли уж важно, чтобы там, — я посмотрел на небо, — мы чувствовали себя такими же, как сейчас здесь? Может, мы будем в чем-то лучше? Или просто другими? Ведь до нашего рождения мы ничего не знали ни об этой жизни, ни о Планете и не страдали от этого. Не будем страдать и после. Потому что «ничего» не может страдать. Или вот взять, например, сон. Пока ты спишь — вокруг происходят разные события. Но ты их не видишь и ничего о них не знаешь. Единственное, что тебя возвращает в этот мир, — твоя память о прошлом. Именно память связывает тебя с этим миром до того, как заснула, и после того, как проснулась. Без памяти нет ничего — пустота!

Ольга поежилась:

— Тогда зачем все это? Если рано или поздно мы всё… забудем?

— На этот вопрос еще никто не ответил. Мы — часть Космоса. Все здесь создано из космической пыли. В пыль все и превращается, — я снова посмотрел на звезды, — наверное, там не так важны наши физические тела и конкретная память о прошлом. Важно, как мы живем здесь. А там все записывается. И учитывается.