Книга Мальчик на вершине горы - Джон Бойн

– И какова его территория?

– Примерно четыреста двадцать пять акров.

– Так много? – Фюрер, явно приятно удивленный, глянул на собеседника.

– Я лично побывал там, мой Фюрер, – с гордым видом сообщил Гиммлер. – И когда увидел, сразу понял, что это пространство нам подходит.

– Мой добрый и верный Генрих. – Гитлер, улыбаясь, коснулся плеча соратника, вновь склонившегося над планами. Гиммлер, чрезвычайно польщенный, просиял.

– Я проектировал с расчетом на то, чтобы здесь поместилось триста строений, – продолжал герр Бишофф. – Это будет самый большой лагерь подобного типа во всей Европе. Как видите, планировка незатейлива, геометрична, но так охранникам удобнее…

– Конечно, конечно, – перебил Фюрер. – Но триста строений? Сколько заключенных возможно там разместить? Если навскидку, то, кажется, не очень-то много?

– Но, мой Фюрер, – ответил герр Бишофф, широко разведя руками, – строения далеко не маленькие. В каждом помещается от шестисот до семисот человек.

Гитлер посмотрел на потолок и, подсчитывая, закрыл один глаз.

– То есть это означает…

– Двести тысяч, – подсказал Петер из-за стола, снова не подумав, импульсивно, но только на сей раз Фюрер посмотрел на него не с яростью, а с удовольствием.

Снова повернувшись к офицерам, Гитлер показал, что весьма изумлен.

– Неужели правда? – спросил он.

– Да, мой Фюрер, – подтвердил Гиммлер. – Примерно.

– Поразительно. Ральф, как вам кажется, вы в состоянии держать под контролем двести тысяч заключенных?

Оберштурмбанфюрер без колебаний кивнул.

– Я с гордостью выполню эту задачу, – заявил он.

– Что же, господа, прекрасно. – Фюрер одобрительно закивал. – Теперь – что насчет охраны?

– Я предлагаю разделить лагерь на девять секций, – сказал герр Бишофф. – Вот, вы можете видеть на чертежах. Это, к примеру, женские бараки. А это мужские. Каждый барак будет огражден колючей проволокой…

– Под электрическим напряжением, – вставил Гиммлер.

– Да, мой рейхсфюрер, разумеется. Колючей проволокой под электрическим напряжением. Ни один заключенный не сможет сбежать из своей секции. Впрочем, на самый невероятный случай весь лагерь по периметру дополнительно обнесут электрифицированной колючей проволокой. Попытка бежать будет равносильна самоубийству. И еще, разумеется, во многих местах возведут сторожевые вышки для охранников, всегда готовых стрелять. От них не уйти никакому беглецу.

– А это? – Фюрер ткнул пальцем в самый верх схемы. – Что здесь? Тут написано «Сауна».

– Здесь я предлагаю устроить паровые камеры, – пояснил герр Бишофф. – Для дезинфекции одежды заключенных. Ведь они прибывают в лагерь, с ног до головы покрытые вшами и прочими паразитами, а мы не хотим, чтобы по лагерю распространялись заболевания. Нам надо и о доблестных немецких воинах подумать.

– Понятно. – Гитлер блуждал взглядом по сложному чертежу и как будто выискивал что-то конкретное.

– Они будут в точности как душевые, – сообщил Гиммлер. – Разве что вода с потолка литься не будет.

Петер, сдвинув брови, оторвал взгляд от блокнота.

– Простите, мой рейхсфюрер, – сказал он.

Гитлер со вздохом обернулся:

– Что еще, Петер?

– Простите, но я, наверное, ослышался. Мне показалось, вы сказали, что в душе не будет воды.

Все четверо мужчин воззрились на мальчика и пару секунд молчали.

– Пожалуйста, больше не перебивай нас, Петер, – очень тихо произнес Гитлер и отвернулся.

– Мои извинения, мой Фюрер. Просто я не хочу, чтобы в моих записях для господина оберштурмбанфюрера были ошибки.

– Ты не сделал ошибки. Итак, Ральф, о чем вы говорили?.. Вместимость?

– Для начала около полутора тысяч в день. А в течение года мы сможем удвоить эту цифру.

– Очень хорошо. Но важно поддерживать оборот заключенных на постоянном уровне. Мы обязаны побеспокоиться о своем наследстве – к моменту, когда мы выиграем войну, мир должен быть чист для осуществления наших планов. Вы создали вещь изумительной красоты, Карл.

Архитектор почтительно поклонился. На лице его читалось явное облегчение.

– Благодарю вас, мой Фюрер.

– Осталось только спросить, когда можно начать строительство?

– Если прикажете, мой Фюрер, то хоть на этой неделе, – сказал Гиммлер. – И если господин оберштурмбанфюрер действительно так проворен, как все говорят, то к октябрю лагерь начнет функционировать.

– Будьте спокойны, Генрих, – горько усмехнулся тот. – Если к тому времени лагерь не откроется, можете в качестве наказания отправить туда меня самого.

Петер столько писал, что у него устала рука, но какая-то нотка в голосе оберштурмбанфюрера вдруг вызвала к жизни одно воспоминание. Петер поднял голову и, пристально посмотрев на коменданта лагеря, понял, где и когда его видел. Шесть лет назад, на вокзале в Мангейме. Когда несся к расписанию, чтобы узнать, с какой платформы отходит поезд на Мюнхен, и столкнулся с человеком в землисто-серой форме. Он упал, а этот человек хотел сапогом отдавить ему пальцы. И наверняка сломал бы, не появись неожиданно его жена и дети.

– Это просто замечательно, – сказал Фюрер, улыбаясь и потирая руки. – Великое дело, господа, возможно, величайшее из всех свершений немецкого народа за всю его историю. Генрих, приказ отдан. Можете немедленно начинать работы по возведению лагеря. Ральф, немедля возвращайтесь на место и следите за ходом работ.

– Да, мой Фюрер.

Оберштурмбанфюрер отсалютовал и подошел к Петеру.

– Что? – спросил Петер.

– Записи, – потребовал он.

Петер протянул ему блокнот, где старался фиксировать практически все, о чем здесь говорилось. Оберштурмбанфюрер мельком глянул на записи, развернулся, попрощался со всеми и вышел.

– Ты тоже свободен, Петер, – сказал Фюрер. – Иди на улицу поиграй, если хочешь.

– Я пойду в свою комнату заниматься, мой Фюрер, – ответил Петер, внутренне вскипев от такого обращения. То он, видите ли, доверенное лицо, и ему разрешают сидеть в самом важном кресле в мире и вести протокол собрания по спецпроекту Фюрера, а потом вдруг сразу малый ребенок. «Что же, – решил он, – я, может, до них и не дорос, зато знаю, что душевые без воды строить незачем».

Глава 2

День рождения Евы

Катарина, едва ей исполнилось пятнадцать, начала работать в магазине канцтоваров своего отца. Шел 1944 год, и Петер, отправившись в Берхтесгаден повидать одноклассницу, в кои-то веки надел не форму «Гитлерюгенд», предмет своей гордости, а кожаные штаны до колен, коричневые ботинки и белую рубашку с темным галстуком. Петер знал, что к любой униформе Катарина питает неизъяснимое отвращение, и не хотел давать ей повод для недовольства.