Книга Дублинеска - Энрике Вила-Матас

Селия собирается уходить, и он, чтобы ей не казалось, будто он как завороженный пялится на экран, выключает компьютер и таким образом сразу избегает множества проблем. Селия все никак не уйдет, примеряет у зеркала новую блузку. Он чувствует, что с тех пор, как он погасил монитор и перестал видеть тень, он неожиданно погрузился в какое-то странное глубокое уныние. Удивительно несуразное ощущение, он и сам не верит в то, что его резкая смена настроения вызвана невозможностью увидеть тень на экране, но другого объяснения найти не может. Решает придать внезапно охватившей его тоске хоть немного смысла и начинает думать о печальной – связанной, впрочем, с приятными ожиданиями, – погребальной церемонии, ожидающей его в Дублине, церемонии, о которой он знает только, что она должна иметь отношение к шестому эпизоду «Улисса».

Задумавшись, он понимает, что и его жизнь в эти последние дни странным образом связана с этим эпизодом. Нужно перечесть и проверить, так ли это. И немного спустя он уже тщательно исследует описание похорон Падди Дигнама, в особенности отрывок, где на кладбище в последний момент появляется долговязый тип. Кажется, будто он взялся из ниоткуда в ту самую секунду, когда гроб опускается в яму на кладбище Проспект. Покуда мистер Блум думает о Дигнаме, о мертвеце, только что нашедшем последний приют в могиле, его взгляд мечется среди живых и на мгновение останавливается на незнакомце. Кто он такой? Кто этот тип в макинтоше?

«Нет, правда, кто, хочу знать. Нет, грош я дам за то, чтоб узнать. Всегда кто-нибудь объявится, о ком ты отродясь не слыхивал», – думает мистер Блум, и его тут же начинают занимать другие вопросы. В конце церемонии Джо Хайнс, репортер, записывающий имена присутствовавших для странички некрологов в газете, спрашивает у Блума, знает ли он типа, «ну, вон там еще стоял… на нем…», и поискав глазами, обнаруживает, что тип, о котором он спрашивает, испарился, и незаконченная фраза подвисает в воздухе. Недосказанное слово – дождевик, макинтош, Блум произносит его вместо Хайнса, закончив фразу. «Макинтош. Да, я его видел. Куда же он делся?» Хайнс неправильно истолковывает его ответ и, решив, что Макинтош – имя того типа, записывает его себе в блокнот.

Перечитывая этот отрывок, Риба вспоминает, что загадочный персонаж в макинтоше упоминается в «Улиссе» еще десять раз. Одно из последних появлений этого таинственного типа после полуночи, когда Блум заказывает Стивену кофе в «Приюте извозчика», берет экземпляр «Ивнинг Телеграф» и читает краткое описание похорон Падди Дигнама, напечатанное Джо Хайнсом. Журналист перечисляет пришедших проститься с Дигнамом – всего тринадцать имен, и последнее из них – Макинтош.

Макинтош. Так могла бы зваться темная тень на экране его компьютера. Размышляя об этом, он, возможно, сам того не желая, объединяет свой компьютер с похоронами Падди Дигнама.

Нельзя сказать, чтобы он был первым в мире человеком, разговаривающим с самим собой. «Кто был М’Интош?», – вспоминает он семнадцатый эпиздод «Улисса», тот, что состоит из вопросов и ответов.

Его всегда чрезвычайно привлекал один из них, замысловатый и интригующий: «Какую самозапутанную загадку сознательно задал себе, однако не разрешил Блум, поднявшись, передвигаясь и собирая многочисленные, многоцветные и многообразные предметы одежды?»

Он мысленно перебирает все, что знает о личности этого самого М’Интоша. Существует великое множество версий. Одни считают, что это мистер Джеймс Дафф, нерешительный приятель миссис Синико, героини «Несчастного случая» из «Дублинцев», впавшей в тоску и покончившей с собой от одиночества и недостатка любви. Раздавленный последствиями своей нерешительности, Даффи бродит у могилы женщины, которую мог бы любить. Другие придерживаются мнения, что это Чарльз Стюарт Парнелл, восставший из мертвых, чтобы продолжить борьбу за Ирландию. И есть такие, кто верит, что это может быть сам Господь, прикинувшийся Христом по дороге из Эммауса.

Юного Нетски всегда особенно прельщала теория Набокова. Ознакомившись с мнением множества исследователей, Набоков пришел к заключению, что ключ к разгадке находится в девятом эпизоде Улисса, в сцене в библиотеке. Стивен Дедал рассуждает о Шекспире и утверждает, что тот вписывал в свои произведения себя самого. Очень напряженно Стивен говорит, что Шекспир «запрятал свое имя, прекрасное имя, Вильям, в своих пьесах, дав его где статисту, где клоуну, как на картинах у старых итальянцев художник иногда пишет самого себя где-нибудь в неприметном уголку».

По мнению Набокова, именно это сделал Джойс в «Улиссе»: написал самого себя в неприметном уголку. И человек в макинтоше, пересекающий сон книги не кто иной, как сам автор. Мистер Блум встречается с собственным творцом!

Он спрашивает себя, намерен ли он бодрствовать и дальше или позволит сну себя одолеть. Это было бы некстати, от бессонницы его мысли обрели какую-то особенную ясность, пусть эта ясность и дорого ему обходится – Селия разозлилась всерьез. Впрочем, это обычная утренняя ссора, так что Селия не стала складывать вещи в чемодан, а чемодан выставлять на лестничную клетку, как делала в прежние времена. Хотя, если злить ее и дальше, она вполне может собрать чемодан, придя в обед с работы. Ужасно. Трудно с Селией, вечно все висит на волоске.

Он встает из-за компьютера, подходит к окну и смотрит на улицу. Слышит, как Селия громко хлопает дверью, уходя на работу. Наконец-то. Смешно сказать, но, кажется, больше всего ее взбесила легкомысленно процитированная им фраза У.К. Филдса: «Крепкий сон – лучшее средство от бессонницы». Невинная фразочка мгновенно вывела Селию из себя. «Не надо оправдываться», – сказала она.

Лучше было бы обойтись без Филдса, думает он с запоздалым сожалением. Когда он научится придерживать язык? Когда, наконец, поймет, что некоторые неуместные высказывания могут показаться гениальными кому угодно, только не собственной жене? Селия была совершенно права, хлопнув дверью. Он стоит у окна и наблюдает, как там ничего не происходит. Устав от вида Барселоны, опускает глаза, чтобы рассмотреть, что делается на улице прямо под ним, и обнаруживает идущего к его дому человека в сером классическом плаще «барберри». Что-то в его облике напоминает незнакомца в дождевике и с мокрыми от дождя волосами, которого они с Рикардо встретили в «Ла Сентраль». В первый момент это кажется ему странным, но тут же перестает. Важнее, что он внезапно начинает ощущать, будто между ним и этим человеком существует эмоциональная связь. Не явился ли незнакомец подбодрить его в его поисках непостижимого измерения, о котором в разгар грозы слабым голосом спрашивал отец? У него кружится голова. Он вспомнил шведского мыслителя Сведенборга – однажды, стоя у окна, тот задержал взгляд на некоем прохожем и внезапно почувствовал к нему необъяснимое расположение. К его изумлению, прохожий направился к его дому и позвонил в дверь. Сведенборг открыл и ощутил прилив мгновенного абсолютного доверия к посетителю, отрекомендовавшемуся сыном божьим. За чаем незнакомец объявил, что Сведенборгу предназначено указать миру, каким путем следовать дальше. Борхес говаривал, что мистики частенько кажутся безумцами, но случай Сведенборга – особый, как из-за его огромных умственных способностей и репутации в научных кругах, так и из-за радикального переворота в его жизни и творчестве, произошедшего после откровений неожиданного посетителя, который наладил для него прямой канал связи между земной и небесной жизнью.