Книга Хранительница тайн - Кейт Мортон

Тук-тук.

– Есть кто живой?

Голос Китти из-за двери застал Долли врасплох.

– Минутку, – отозвалась она.

– Слава богу, а то я решила, что ты утонула.

– Нет, не утонула.

– Закончила?

– Да, выхожу.

– Уже почти полдесятого, Долл, а у меня встреча с очень симпатичным летчиком в клубе «Карибы». Не хочешь потанцевать? Он обещал привести приятелей. Один из них о тебе спрашивал.

– Не сегодня.

– Ты меня слышишь, Долл? Летчики! Бравые герои!

– Если помнишь, у меня уже есть один. К тому же сегодня я дежурю в благотворительной столовой.

– Неужели вдовы и старые девы разок без тебя не обойдутся?

Долли не ответила.

– Ладно, как знаешь, – сказала Китти после паузы. – Луиза рвется занять твое место.

Куда ей, подумала Долли.

– Повеселитесь там хорошенько, – пожелала она Китти и дождалась, пока та ушла.

Только когда шаги девушек стихли, Долли стянула с головы шарф и начала распутывать кудряшки, оттягивая волосы вниз, чтобы они легли гладкими волнами.

Так-то лучше. Она удовлетворенно вздохнула и принялась нашептывать что-то поэтическое (стихов Долли не знала, но слова «Чаттануга-чуча» оказались отличной заменой). Затем подняла руки и стала перебирать в воздухе пальцами, словно пряла невидимую пряжу. То, что она увидела в зеркале, вызвало на губах Долли легкую улыбку. Ну чем не Виола из книжки?

12

На следующей неделе, декабрь 1940 года

Наконец наступил вечер субботы. Стоя перед зеркалом, Джимми тщетно пытался укротить особенно непослушные темные пряди. Без бриолина пустая трата времени, однако позволить себе лишнюю баночку в этом месяце он не мог. При помощи воды и уговоров ему удалось достигнуть кое-каких результатов, впрочем, весьма скромных. Лампочка мигнула. Только бы не погасла. Он уже вывернул одну в гостиной, на очереди ванная. Чего доброго скоро придется мыться в темноте. Джимми стоял в полумраке, слушая обрывки музыки, долетавшие из радиоприемника снизу. Лампочка снова вспыхнула, Джимми воспрянул духом и принялся насвистывать «В настроении» Гленна Миллера.

Смокинг принадлежал отцу, остался со времен «У. Г. Меткаф и сыновья» и был самой парадной одеждой, какую он когда-либо носил. Откровенно говоря, Джимми ощущал себя в нем по-дурацки: идет война, мало того что ты не в форме, так еще вырядился, словно хлыщ. Однако Долли велела одеться как можно лучше: «Как джентльмен, Джимми!» – написала она в записке, а в его гардеробе было не так уж много вещей, отвечавших этому определению. Костюм они взяли с собой из Ковентри: у Джимми не поднялась рука его выбросить. К тому же, если Долли что взбредет в голову, лучше ей не перечить.

В последнее время – с тех пор, как погибла ее семья, – они отдалились друг от друга: Долли избегала проявлений его сочувствия, замыкалась в себе и ежилась, когда он пытался ее обнять. Она ни разу не заговорила с ним о том, что случилось, неизменно переводя разговор на свою хозяйку, о которой отзывалась с необычной теплотой. Джимми радовался, что кто-то сумел утешить Долли, но предпочел бы, чтобы она пришла за утешением к нему.

Джимми помотал головой. Надо же быть таким самовлюбленным болваном, чтобы жалеть себя, а Долли, между тем, замкнулась в своем горе!

Подобная сдержанность была несвойственна Долли, и это задевало Джимми больше всего. Словно небо затянули низкие облака. Оставалось гадать, как долго продлится ее отчуждение. Именно поэтому нынешний вечер так важен. Ее записка, желание, чтобы он вырядился, словно франт… Впервые после той бомбежки в Долли проснулся старый энтузиазм, и он просто не имел права ее подвести.

Джимми снова занялся костюмом. Его удивило, что смокинг сидел будто влитой: отец в нем всегда казался ему великаном. А теперь и он стал таким, как отец.

Джимми сел на старое одеяло и занялся носками. В одном зияла дыра, которую он давно собирался зашить; впрочем, если сдвинуть носок набок, дыры словно и нет. Джимми пошевелил пальцами ног и посмотрел на сияющие ботинки рядом с кроватью. Затем перевел взгляд на часы. Целый час до условленного времени. Слишком рано он собрался. Впрочем, ничего удивительного: от волнения Джимми не находил себе места.

Закурив, он лег на кровать, заложив руку под голову. Под подушкой что-то топорщилось. Библиотечная книжка, «О мышах и людях». Он так дорожил ею, что предпочел заплатить за потерянный экземпляр, вместо того чтобы вернуть. Джимми понравилась повесть, но хранил он ее не поэтому. Книжка была с ним в тот памятный день на побережье, и один взгляд на обложку рождал в душе сладкие воспоминания. К тому же внутри хранилось его главное сокровище: фотография Долли. Джимми вытащил снимок, затянулся, выдохнул дым и обвел пальцем очертания ее волос, плеч, груди…

– Джимми?

Судя по звуку, отец за стеной возился со столовыми приборами. Джимми понимал, что должен встать и помочь ему, однако медлил. По опыту он знал, что для отца любое занятие лучше, чем безделье.

Он снова перевел взгляд на снимок, который знал наизусть: прядка волос, которую Долли наматывает на палец, очертания ее подбородка, ее показная храбрость («Значит, хочешь меня запомнить?»). Джимми почти ощущал соленый запах моря, солнечные лучи на коже, жар ее тела, когда он прижал Долли к себе и поцеловал…

– Джимми, мальчик мой, не знаешь, куда подевалась эта штуковина?

Джимми вздохнул.

– Иду, пап.

С сожалением бросив последний взгляд на снимок – неловко разглядывать обнаженную девичью грудь, когда твой отец возится за стеной, – он сунул фотографию в книгу и встал с кровати.

Завязав шнурки на ботинках, Джимми вытащил сигарету изо рта и огляделся: с начала войны он работал не покладая рук, и теперь выцветшие зеленоватые обои были покрыты лучшими из его снимков. Те, что он сделал в Дюнкерке: группа солдат, еле бредущих от усталости, один закинул руки на плечи товарищей, у другого забинтована голова; босой солдат, заснувший на пляже, сжимая фляжку с грязной водой; устрашающее скопление лодок и самолеты, солдаты, пытающиеся вырваться из этого ада и убитые прямо в воде.

А еще он снимал в Лондоне. Джимми подошел к дальней стене. Вот семья из Ист-Энда катит на тележке жалкие пожитки, оставшиеся после бомбежки; женщина развешивает белье на кухне у всех на виду – стену снесло взрывом; в бомбоубежище мать читает шестерым детям сказку на ночь; игрушечная панда с оторванной взрывом лапой; женщина в кресле на фоне пламени, которое бушует там, где был ее дом; старик ищет среди развалин собаку.

Эти снимки не отпускали Джимми. Несчастные люди смотрели на него со стены, и он чувствовал, что теперь перед ними в долгу и обязан сохранить истории их жизни. Джимми слушал мрачные сообщения по Би-би-си: «Погибли трое пожарных, пятеро полицейских и сто пятьдесят три гражданских жителя» (простые, сдержанные слова не передавали того ужаса, который он пережил ночью), читал те же гладкие слова в газетах. Ни цветов, ни эпитафий, ибо следующей ночью все повторялось. Повторялось снова и снова. Война не оставила места для скорби, которую Джимми наблюдал мальчишкой в доме отца-гробовщика, но ему хотелось верить, что фотографии сохранят память о том, чему он стал свидетелем. Когда-нибудь война закончится, и люди будут разглядывать его фотографии и восклицать: «Так вот как все было!»