Книга Империя Наполеона III - Андрей Смирнов

Как только не клеймил принца великий французский писатель В. Гюго, один из организаторов и руководителей вооруженной борьбы против переворота в Париже, называя его и изменником, и предателем, нарушившим присягу. Работа Гюго «История одного преступления» поражает обилием подробностей и осведомленностью автора в происходящих событиях, но она вся проникнута ненавистью и в ней нет ни одного правдивого слова о том, что касается массовых расправ над парижанами. Виктор Гюго вместо того, чтобы использовать свой памфлет в борьбе с Наполеоном III, опубликовал его лишь в 1877 году, и то в силу политической конъюнктуры. Проблема в том, что эта книга придала перевороту 1851 года зловещий оттенок, который передавался читателям, создав крайне отрицательный, ненавистный образ как этого события, так и самого Луи-Наполеона{214}. И в целом картина, нарисованная Гюго, мало соответствует истине, ведь против войск сражались не более 1200 человек, а не весь Париж. Количество жертв на бульварах было относительно невелико, но под пером Гюго Луи-Наполеон приобрел имидж тирана и вешателя, что не соответствует действительности, ибо он как раз и хотел предотвратить неизбежную гражданскую войну. Как могут республиканцы упрекать Луи-Наполеона, возмущается Анри-Пажо, когда цифра погибших на баррикадах составляла всего 127 убитых и 203 раненых, а среди армии — 25 и 184 соответственно…{215} Всего в ночь на 2 декабря были арестованы 63 человека.

Другое дело, что когда армия столкнулась с сопротивлением в провинции, то количество жертв сразу резко возросло. Правительство хотело, производя массовые аресты и депортации, чтобы революционные и орлеанистские лидеры перестали подрывать общественный порядок и не смогли развязать новую бойню, как это произошло в июне 1848 года. Подавление сопротивления в Париже необходимо рассматривать именно в контексте предотвращения новой гражданской войны. Собственно говоря, и жестокость, с которой действовали войска, скорее соответствовала духу гражданской войны, чем осуществлению государственного переворота. Так, по утверждению Якова Толстого, в Париже только за один день около сотни восставших, взятых с оружием в руках, были расстреляны на Марсовом поле{216}. И действительно, впервые с революции 1789 года репрессии затронули обеспеченные классы, иными словами, народ не был целью репрессии как таковой. Да, в 1815-м, 1830-м и 1848 годах в администрации были изменения, но все свелось к минимальной чистке на правительственном уровне. 2 декабря 1851 года самой сутью отличалось от предыдущих смен власти. Сейчас войска с согласия президента стреляли в «желтые перчатки» так же, как и по рабочим. Большинство изгнанных, осужденных и подверженных иным наказаниям состояло из образованных людей, способных вести политическую и публицистическую кампанию против режима{217}.

В Париже безразличие рабочих к призывам республиканцев и других оппозиционеров было разочаровывающим. К. Маркс справедливо писал, что «подлинная мощь, цвет революционного рабочего класса был или убит во время июньского восстания, или выслан и заключен в тюрьмы по бесчисленным разнообразным предлогам после июньских событий»{218}. В городах к концу 1851 года пролетариат также был уже полностью разоружен и лишен своих организаций{219}. И в результате в момент переворота и баррикадных боев в столице пролетарии остались в большинстве безучастными наблюдателями, поскольку выйти на баррикады означало защищать буржуазную республику, расстрелявшую июньское восстание рабочих в 1848 году. Оказались бессильными противодействовать перевороту и рабочие крупных промышленных центров. С другой стороны, как уже говорилось, хотя мелкая буржуазия и заняла враждебную позицию по отношению к перевороту, она не предприняла каких-либо активных попыток ему помешать. Энергичные действия войск в городах и кровавая драма в Париже заставили умолкнуть всякую буржуазную оппозицию. Как писал Энгельс, «ряд залпов по закрытым окнам и безоружным буржуа оказался достаточным для того, чтобы подавить в парижском среднем классе всякое сопротивление»{220}. Показательно, что Национальная гвардия все это время оставалась лояльной к режиму.

Однако в провинции переворот встретил довольно серьезное сопротивление в ряде департаментов. В районах центра, юго-востока и юго-запада, где в 1849–1850 годах окончательный распад сельской общины происходил особенно быстрыми темпами и где мелкое крестьянство подвергалось особенно сильной эксплуатации, распространялись социалистические и республиканские идеи. На севере же проходил процесс индустриализации, и борьба, которая шла в течение веков между бедными малоземельными крестьянами и крупными фермерами, уже заканчивалась распадом сельской общины. Вот почему районы севера и северо-запада как в 1848 году, так и после переворота в основном оставались спокойными{221}.

Главным образом сопротивление оказали сельскохозяйственные департаменты юго-восточной, юго-западной и центральной Франции — районы крупного помещичьего землевладения и мелкого парцеллярного крестьянства. В этих районах революционные элементы имели возможность сохранить свои силы и влияние в гораздо большей степени, чем в крупных городах, наводненных войсками и полицией. В то время как крупные города были практически наводнены войсками и сопротивление режиму там было просто невозможно, провинция оказалась на некоторое время за пределами внимания администрации — отсюда размах движения на местах и беспомощность местной администрации, у которой не хватало собственных сил для подавления мятежа{222}.

Сразу после переворота особенно опасное положение сложилось в юго-западных районах страны. К концу 1851 года здесь сохранились и численно даже выросли тайные республиканские общества, которые выступили против переворота. В двадцати департаментах — Алье, Ньевр, Шер, Монн, Луарэ, Ло, Ло-э-Гаронн, Жэр, Восточные Пиренеи, Эро, Гар, Ардеш, Вар, Нижние Альпы, Буш-дю-Рон, Воклюз, Дром, Юра, Сона-и-Луара, Сарт — вспыхнули вооруженные восстания. Во всех случаях инициаторами и движущей силой сопротивления являлись тайные общества{223}. Так, в департаменте Дром двести двадцать три арестованных признали свое участие в тайном обществе, в Воклюзе в плен к жандармам попали пятьдесят революционеров{224}. Статистика показывает, что социальный состав участников восстания был неоднороден: там были и представители образованных классов, люди, занимающиеся ручным трудом, и, наконец, крестьяне, составлявшие около 50 процентов от общего количества восставших. Причем если часть восставших, принадлежащая к средним слоям общества, сражалась за восстановление юридической справедливости, то крестьяне и рабочие выдвигали социальные требования, отсюда проблема противоречивости социальных сил движения{225}.