Книга Только ждать и смотреть - Елена Бочоришвили

– “Мадам” уже приходила? – Эммочка прижала меня к стене. Ее рот-анус был цвета советского флага по случаю праздника, голубые волосы собраны в колхозный стог, розовый румянец блуждал на высоких скулах, синее бархатное платье сочеталось с ледяным цветом глаз… А рост… Чемпионский, сказал бы мой тренер по плаванью…

– На нашем фронте без перемен.

– М-м-м, я так волнуюсь за Марка! Эта дамочка его замучила! Вы знаете, что она сожгла свой бюстгальтер в Париже в 1968 году?

– Нет, я не проверял ее лифчик, я ее вообще не видел!

– Как бороться за равноправие – так пожалуйста, а как слезть с шеи бывшего бойфренда… Она ведь уже выскочила замуж, могла бы сесть на шею нового супруга…

Я огляделся: все вокруг было в зеркалах, как во Дворце пионеров. Зеркала были даже на потолке, и там дрожало оранжевое солнце… Может, я несколько преувеличиваю влияние солнца на мою земную жизнь, вот ведь как бесстрастно оно отдается всем подряд, ему плевать, кому светить… Отдается… Секс в СССР, секс… Мои мысли все чаще выстраивались в ряд, как солдаты, и шли маршем в одном на правлении…

Марк представил меня “детям” – каждому было не меньше сорока. Девственница тут же воскликнула: “Я знаю, кто такие грузины! Они все время поют и пляшут! Поют и пляшут! И бегают за девушками! – Она погрозила мне пальчиком. – Я видела в кино!”

Дважды? Я бы не назначил ей свидания даже один раз!

Мужчины протягивали мне руки не пожимая и почему-то смотрели по сторонам, не на меня. Один из них, Джейкоб, вдруг закричал Марку: “Профессор, помнишь, как ты был моей нянькой? Беби-ситтер, а?” Оказывается, Марк присматривал за ним, пацаном, когда жил у них – целую неделю! Старший брат, высокий лысый мужчина, похожий на мать своим ртом-анусом, спросил Марка: “И много ты детей по миру оставил? Сколько стран ты посетил?” Вот пернул! Марк не обиделся, он засмеялся в ответ: “Сандро – мой единственный сын! Я лег на операцию, как только вернулся из СССР…” Толстая сестрица тут же съязвила братцу: “Тебе тоже вазорезекция не помешала бы, а то наплодил наследников, как зайчат…” Пять – ноль.

Мы прошли дальше, к столу. Бездарные картины на стенах! И этот человек имеет знакомства в сфере искусства? Заседает в советах? Зак Полски надеется через него пристроить свою коллекцию в “приличный” музей? В чьих руках сегодня арт?

И тут я увидел его, Берни Берга, обувного магната. Если бы я умел описывать лучше, чем рисовать! Его единственного я сразу же, тут же, захотел запечатлеть на бумаге навсегда. “Бери свой быстрый карандаш, рисуй…” Его седые волосы до плеч, круглые очки, бабочку музыканта… Он вдруг появился в зале, вырос из-под земли с раскинутыми в обе стороны руками, он обнял меня, он прижал меня к своей груди (благоухающий старичок!) и… заплакал! Даже если он принимал меня за кого-то другого, я был растроган как никогда.

“Дети” смотрели на мать, а она – на Берни, и никто не делал попыток сгладить ситуацию или “вести себя так, как ни в чем не бывало”. Даже пациенты моей бабушки старались больше…

– Берни, – строго приказала Эммочка мужу, – иди кушать, твой бульон готов!

Берни оторвался от меня, так и не сказав ни слова. Мы сели за стол. Прислуживала полная чернокожая женщина, Патси. Я впервые видел человека с другим цветом кожи живьем. Я смотрел, как она передвигается, как колышется ее огромная грудь, каким гортанным голосом она произносит слова. Вот запоет… Нет, не только грузины поют и танцуют, все южане любят петь, это солнце в крови говорит…

Разговор шел о погоде, о том, что зима запаздывает, а компания, которая чистит снег перед домом Бергов, берет плату за сезон. Как будто они все были не прочь, чтоб пришла настоящая зима, раз уж за нее заплатили. Раньше в это время все Берги были во Флориде, а сейчас “из-за Берни” они вынуждены сидеть здесь. Берни дул на остывший бульон и хлебал его маленькой чайной ложкой. Он вроде не замечал, что обсуждали (и упрекали) его. Или делал вид, что не слышал.

– Ненавижу Флориду! – воскликнула девственница. – Там одни вонючие старперчики!

Эмма направляла беседу, а Берни иногда вставлял слово. Мы с Марком не участвовали в разговоре, потому что ели за четверых – надоело нам кушать макароны из картонной коробки “Крафт”. Наконец дело дошло и до нас.

– Переведи ему, – обратился Джейкоб к Марку (в доме Эммы никто, кроме нее, не говорил по-русски), – зачем они свою страну развалили?

– Сандро говорит по-английски! – вставила Эммочка. Ей доставляло удовольствие лишний раз упрекнуть своих переросших детей. – Он обучался в университете!

– По-моему, это была не страна, а тюрьма народов! – объявил я.

– Ну уж до вас, художников, кому какое было дело? – засомневался Джейкоб.

– Моя мать певица, а бабушка – врач, однако… – сказал я и осекся: забыл, что можно говорить о моей семье, а что нет.

– Мы очень хорошо знаем вашу бабушку, Дороти Окли! – перебила меня девственница. – Когда я была маленькая, мы ездили к ней в Нью-Йорк!

– Когда я был маленьким, – сказал я, – у меня не было отца. Если бы я мог, я давно бы развалил эту страну!

21

И тут началось!

Джейкоб ударил рукой по столу! Бокал упал, что-то звякнуло. Он закричал через весь стол:

– Дади, дади! Говорил я тебе: теперь этих советских не остановишь – все припрутся сюда и сядут нам на шею, будут просить политического убежища! – И встал – не хотел сидеть со мной за одним столом.

– А Берни никогда не бил рукой по столу! – воскликнула Эммочка.

– Что такое политическое убежище? – спросил я.

Марк наклонился к моему уху: “Понимаешь, если человека преследовали в своей родной стране, а государство его не защищало…”

– Так у нас ведь само государство и преследовало своих граждан! – воскликнул я. – Как же это называется?

– Почему он задает глупые вопросы? – обратилась толстая сестрица к матери. – Чему его там учили, в университете?

– Зачем вам это знать, молодой человек, – снисходительно сказал лысый старший брат. – Дороти Окли, ваша американская бабушка, позвонит своему адвокату из “Туччи и сыновья”, и все эмиграционные бумаги будут у вас в кармане! Если вы, конечно, действительно сын Марка…

И выразительно посмотрел на свою мать – хорошо я его отделал, а?

А я посмотрел на Марка и увидел, как оранжевое солнце взрывается в его прозрачных глазах. Этот взгляд… Еще когда я не знал, кто мой отец, когда этот вопрос меня очень мало волновал… Я уже видел этот огонь… Да будь мой отец хоть трижды… Я понял в тот момент, в ту секунду, что Марк любит меня – полюбил, и все. Как и я. И я понял также, что те двадцать два года, что были вырваны из нашей жизни, не вернуть. Мы сейчас оба пытаемся начать все сначала, как продолжить прерванный танец, мы с отцом – как два старых танцора, что знают все па, но боятся пуститься в пляс, чтоб не упасть… И у кого нам просить убежища? И выйдет ли у нас ремейк?..