Книга Посредник - Ларс Соби Кристенсен

– У них там телевизор.

Я принес жестянку. Путаница не проблема. Мне леска не нужна. Я отрезал блесну, отломал крючок, и вот оно уже на ладони – украшение, которое я драил и гнул весь остаток вечера, вот так все этим летом становилось совсем другим, не тем, чем было изначально.

Начнется дождь. Уже начинается. Мы укроемся в купальне. Укрываемся в купальне. Я задвину занавески. Уже задвигаю. Запру дверь. Уже запираю. Сяду рядом с ней. Уже сажусь. Она будет уступчива. И действительно уступчива. Я ее поцелую. Уже целую. Дотронусь до ее груди. Уже трогаю ее грудь. Другой рукой подберусь к лохматке. Уже подбираюсь. Все пойдет как по маслу. Идет как по маслу. Она тяжело задышит и скажет «да». Уже тяжело дышит и говорит «да». Я прошепчу ее имя. Хайди. Уже шепчу. Хайди. Будь осторожен, шепотом скажет она. Я осторожен. Просуну руку ей в трусики. Уже просовываю. Я…

– Кристиан!

Я проснулся с беззвучным шумом над пустой страницей в своей белой библиотеке и сперва не сообразил, чту меня разбудило – мои незримые слова или мама. Раздвинул занавески. Она стояла у флагштока, держала в руках флаг, будто ребенка. Стало быть, воскресенье, причем не какое-нибудь, а то самое. Сегодня Луна изменится. Сегодня Луна будет покорена. Мама махнула рукой. Обычно флаг поднимал папа. Сейчас, по вполне уважительной причине, он этого сделать не мог: у него сломана нога и он лежит в городе, в больнице. В таком случае ему бы надо прибегнуть к телепатии, но архитекторы так не поступают. Я закончил собственные размышления в умывальном тазу. После чего спокойно вышел на улицу.

– Флаг не должен касаться земли, – сказала мама.

– А что будет, если коснется?

– Не знаю, случится ли что-нибудь, но так уж заведено. Держи.

Я держал норвежский флаг, пока мама прикрепляла его к тросу, и мне ужасно хотелось выпустить его из рук, чтобы посмотреть, не случится ли чего. Ясное дело, ничего не случится, но все же. Вдруг одновременно что-то произойдет – загорятся купальни, рухнут самолеты, мое стихотворение будет завершено. В конце концов я не удержался. Не смог! Это было неизбежно. Мазнул уголком флага по земле – и случилось! Случилось! Во мне возникла фраза. Родилась строчка. Луна другой щекой оборотилась. Никогда еще я не был настолько близок к идеальному облегчению. Все получилось, в дивной задачке, золотой формуле, известной мне одному, логической магии, принадлежащей мне, только мне и никому другому. Брось я на землю весь флаг и наступи на него, что было бы тогда! Может, я бы сочинил целый сборник стихов. Сегодня счастье мне помогало. Сегодня я мог установить новый личный рекорд. Мы подняли флаг, потянув за трос, и скоро он расправился, словно волна красного, белого и синего, – для меня, только для меня.

– Ты решил? – спросила мама.

– То есть?

– Что будешь делать сегодня вечером.

– Нет.

– Чего тебе хочется больше всего?

– Не знаю.

Мама улыбнулась:

– Наверняка знаешь. Если немного подумаешь.

Я поднялся к себе и так и сделал. Подумал. Толку чуть. Раздумья вообще редко мне помогали. Стало только хуже. Это ведь просто уловка. А вот фраза, которую я посадил, увяла. Слова отпали от нее одно за другим, остался лишь тонкий, жесткий стебелек, то бишь я. Взлетел на седьмое небо, а теперь рухнул наземь. Я лег на кровать и устроил бой с тенью, с большой возвратной клавишей. Впервые очутился вблизи от нее, от большой клавиши, которая забивает, отрывает, вычеркивает и опустошает. Мало-помалу я близко с ней познакомлюсь. Луна другой щекой оборотилась. Барахло. Хорошо, что она завяла. В голове сплошной мусор! Вдобавок мне было о чем подумать и кроме ненаписанного стиха. Пойти к Иверу Малту, на вечеринку к Лисбет или просто остаться дома? Чего мне хотелось больше всего? Ответ ясен как божий день, если ставить вопрос таким манером. Мне хотелось к Хайди. Хотелось побыть с ней в купальне. Хотелось вместе с ней посмотреть высадку на Луну. Но совершенно не хотелось всего остального, связанного с приглашением: пьяной болтовни Лисбет, развязных манер Путте, да и вообще всех придурков из его шайки. За двумя зайцами я гнаться не хотел. Мне нужен один. Еще можно сесть на паром, поехать в город проведать папу. Сама эта мысль встревожила меня. Что-то здесь не сходилось. Я не знал, что именно. И оттого тревожился еще сильнее. Страница в машинке смеялась надо мной. На что мне заголовок без стиха? Заголовок без стиха так же бесполезен, как имя без человека. Я начал паниковать. Сколько всего не успел. Сколько всего не закончу. Сколько всего никогда не сделаю. Сколько всего висело на тоненькой ниточке, особенно я сам, – моя ниточка была самой тоненькой, я чувствовал себя как свинцовое грузило, прикрепленное к паутинке. Думал о словах Ивера, что Генри, немецкий ублюдок, не существует. Да, какое облегчение – быть, но не существовать, только вот жить в землянке мне совершенно не хотелось. Потом я попробовал сосчитать, сколько часов у нас в доме, вышло восемь: двое напольных, стенные на кухне, мои наручные, мамины наручные, старые наручные, которыми папа пользовался на даче, и два будильника. Вдобавок еще и солнечные часы, кто-то из предков соорудил их возле карпового прудика еще до Первой мировой, только он не учел, что рододендрон и березы с годами разрастутся, и теперь солнечные часы не действуют, угодили в тень, единственный способ запустить их – вырубка всего сада, безоблачное небо и терпение. Итак, в общей сложности девять часов, и они либо спешили, либо отставали, либо стояли. Время – это заговор. Время шло во всех направлениях. Скоро астронавты приведут себя в порядок в огромном бальном зале, надрают ботинки, поправят запонки и галстуки, причешут волосы и пригласят ангелов на танец – думаю, на фокстрот.

Я выбрал то, что выбирал все время. Пошел на вечеринку к Лисбет. Что ни говори, у нее есть телевизор. Мама проводила меня до калитки. Могла бы и не ходить. Я же не навсегда ухожу. Может, она хотела убедиться, что я не припрятал среди вереска ящик пива. Ничего я не припрятал. Мне, вообще-то, не нравилось выпивать. Я и без того всегда был на взводе.

– Народу много будет? – спросила мама.

– Понятия не имею.

– Наверно, не ты один?

– Надеюсь. Так или иначе, я ненадолго.

Мама открыла калитку.

– Надеюсь, ты способен уследить за собой, – сказала она.

Эти слова едва не парализовали меня. Я поверить не мог, что она так сказала. Остановился:

– Почему бы мне не уследить?

– Да я просто так сказала, Кристиан. А не…

– Почему бы мне не уследить за собой?

– Это же просто поговорка. Не обращай внимания.

– Все-таки почему ты так сказала?

– Я часто говорю глупости. Не…

– Не веришь, что я сумею уследить за собой?

– Конечно сумеешь. Просто будь, пожалуйста, осторожен. И не…

Я захлопнул калитку, побежал вниз по склону. А мамины слова молотом стучали во мне. Надеюсь, ты сумеешь уследить за собой. Эти слова – или сомнение, в них содержавшееся, сомнение во мне, – застряли в голове. Не исправишь. Они упорно затягивали меня в сомнения. Я бежал всю дорогу, кроме последнего отрезка. Вечеринка уже была в разгаре. Лисбет дралась с парнем по имени Грегерс. Весьма забавное зрелище. Они стояли вплотную лицом друг к другу, она размахивала руками, молотила его по башке, дергала за волосы, пинала, а остальная шайка толпилась вокруг, подначивала и надрывалась от смеха. Хайди я не видел. Подойдя ближе, я разглядел, что Лисбет с Грегерсом, вообще-то, не дрались. Просто сцепились и пытались расцепиться. Но никак не могли. Прямо как сиамские близнецы, сросшиеся ртами и до смерти друг другу надоевшие. Дело в том, что Грегерс полез целоваться, но не учел, что тоже носит скобки, небольшие, так, чуток колючей проволоки на коренных зубах. Но и этого оказалось больше чем достаточно. Скобки сцепились. Грегерс, видно, переусердствовал. А теперь вся самоуверенность с него слетела. Лисбет готова была убить его.