Книга Беверли-Хиллз - Пат Бут

Не поднимая глаз, Роберт тихо сказал:

– Так тому и быть.

Душераздирающий крик, разнесенный мощными репродукторами, возвестил, что ужин подан.

– По-моему, вполне достаточно было бы гонга, – буркнул Уинтроп. – Старина Франсиско что-то перебарщивает.

Он вцепился крепкой стариковской хваткой в локоть Грэхема и потащил своего дружка-слугу за собой. Они влились в людской поток. Туда же засосало и Кристину.

Роберт не двинулся с места. Паула также.

– Я буду рада сотрудничать с вами, – сказала Паула. Такие слова обычно говорятся после заключения контракта, но интонация, с которой она их произнесла, была так же далека от традиционной, как Луна от Марса.

Он не откликнулся. Лишь сосредоточил весь свет, исходящий от него, свет своих голубых глаз, мистический, нереальный, гипнотизирующий, сияние своей улыбки, таинственную игру света и теней на лице от сказочно пушистых ресниц. Он чуть склонил голову набок, откровенно показывая Пауле, что решил продемонстрировать ей свою магию.

Их молчание было островом среди моря шумов, и хотя слов не произносилось, они общались, причем на более высоком уровне, чем какие-то там обычные звуки. Паула отдавала себе отчет, что с ней происходит. Она влюбляется все сильнее, все глубже. Она уже влюблена в самого блистательного и знаменитого киноактера на Земле. Это было безумие. Это было ужасно. И это было так сладостно.

Когда Роберт все-таки заговорил, голос его обрел странно низкую тональность, некоторую грубоватость, а главное, пугающую безапелляционную решимость.

– Нам пора стать любовниками, – сказал он.

Большой банкетный зал «Сансет-отеля» никогда не выглядел столь зловеще. Он походил на черную дыру, всасывающую в свои глубины обряженную в темные одежды толпу. Центральная люстра в георгианском стиле – та самая, что освещала бальный зал герцогини Ричмонд накануне битвы при Ватерлоо, – по-прежнему занимала свое главенствующее место. Но вокруг нее весь потолок был задрапирован узорчатым черным шелком. Широкие полотнища той же ткани ниспадали колышущимися полотнищами на стены и углы, отчего громадный зал напоминал некий сверхъестественных размеров шатер. Тридцать столов, каждый на десять персон, расположились плотно в одной части зала и были накрыты черными скатертями. С таким фоном контрастировали молочно-белые столовые приборы от Веджвуда; сочетание черного и белого создавало траурную атмосферу. В центре каждого стола помещались хрустальные полушария с плавающими гардениями, по поверхности темно-голубой, как полночное небо, воды дрейфовали на округлых плотиках из черного дерева черные свечи от Риго. Воздух был насыщен тяжелым ароматом цветов и сгорающих в серебряных плошках благовоний, а из спрятанных динамиков доносились звуки той же погребальной арии, что исполнялась таинственным певцом у бассейна и напоминала каждому о тематике необычного празднества, устроенного Ливингстоном.

Однако никакие потусторонние силы, призванные на помощь из преисподней распорядителями бала, никакая гнетущая атмосфера не могла отрешить голливудскую элиту от сугубо практических мыслей. Они хотели знать, кто еще приглашен и как это соотносится с их собственным статусом.

Но попадание в список приглашенных не избавляло гостей от тревог, не позволяло расслабиться. Адреналин по-прежнему бушевал в крови, ибо возникали новые причины для волнений. За каким столом тебя усадят? И с кем? Искренне веря в то, что хороший хозяин должен обходиться с гостями, как с малыми детьми, независимо от их возраста, Ливингстон поместил внушительных размеров классную доску с диаграммами, поясняющими, за какими столами и в каком порядке будут рассаживаться гости. Возле этого оракула, возвещающего чей-то триумф и чье-то поражение, триста самых именитых деятелей развлекательного бизнеса сгрудились, словно японские клерки в ожидании надземки. Ливингстон ожидал такого столпотворения и поэтому сделал доску огромной. Две недели заняло у него составление плана размещения гостей – четырнадцать дней, полных вдохновенного, напряженного труда. В результате были сглажены все острые углы. Франсиско надеялся, что и старая вражда не разгорится, и новые альянсы сцементируются на его празднике. Впрочем, он был не прочь сыграть роль не только миротворца, но и поджигателя. Он был достаточно стар и влиятелен, чтобы позволить себе это и не бояться последствий. Бывшие партнеры по сомнительным сделкам, закончившимся провалом. Противники в феодальных войнах олигархов, супруги, разочаровавшиеся друг в друге (слово, заменившее в Беверли-Хиллз термин «разведенные»), безжалостной волей Ливингстона сталкивались на поле сражения личных амбиций. С целью усугубить чувство оскорбленного достоинства у некоторых столы были бестактно пронумерованы от первого до тридцатого, и не надо было быть профессором математики, чтобы уяснить, кто выше по иерархии, а кто ниже. Роберт Хартфорд стоял поодаль, отдельно от взбудораженной толпы. Рука, чуть придерживающая его за локоть, служила веским доказательством того, что ему ни к чему суетиться. Первый помощник менеджера отеля, Мартин, сообщил ему:

– Ваше и мисс Кристины место за столом мистера Ливингстона. Если вы последуете за мной, я провожу вас туда.

Стол Ливингстона, под номером первым, размещался в центре у самой площадки для танцев, и, несмотря на то, что не существовало помоста и специального освещения, было очевидно, что этот стол и есть Первый. Ливингстон уже находился там, гордо возвышаясь над предназначенным ему стулом. Он приветствовал Роберта, сделав легкий приглашающий жест.

– Роберт, дружище, рад тому, что ты смог сюда выбраться. А это, должно быть, Кристина. Когда-то я качал тебя на коленках, дорогая. О, да это было так давно.

Роберт оглядел стол. Он не увидел именных карточек. Личности его соседей были пока окутаны тайной. В нормальной ситуации такое могло стать поводом для раздражения, но суть празднества, затеянного Ливингстоном, как раз состояла в том, что оно походило на беспроигрышную лотерею, где на каждый билет выпадал «Роллс-Ройс». И все-таки, кто они? Франсиско ничего не предпринимает просто так. Он явно приготовил для себя развлекательную программу, но какая роль отведена в ней ему? И если Франсиско собрался развлекаться, то почему не радоваться моменту и ему, ощущать снова вкус к жизни? Все чудесно, чудесен праздник, и сказочно прекрасно личико девушки по имени Паула, которое методично возникало в его воображении, стоило только ему подумать о ней.

– А вот и Барбра. Дорогая, ты выглядишь божественно.

Барбра Стрейзанд действительно выглядела богиней. Облаченная в наряд от Скази с желтыми бриллиантами, с высокой прической – творением Виктора Видаля, она, словно ангел, прервавший на время свой полет, грациозно опустилась на место справа от Ливингстона. Немало таланта потребовалось, чтобы не только стать суперзвездой, но и выглядеть таковой вне экрана.

– А вот и Дэвид! Присаживайся рядом с Барброй, старина. Вы, конечно, знакомы и, я уверен, оба знаете Роберта Хартфорда и его дочь Кристину. Дэвид Плутарх сделал себе состояние на том, что связал нас напрямую с небесами, запустив туда кучу спутников. Так или иначе, он наша звезда в области связи, что в некоторой степени связывает его и с Робертом, и с Барброй. Ха-ха, вышло складно, не так ли? Да! А, и ты здесь, дорогая! Вот оно, наше связующее звено, как я осмелюсь выразиться. Пожалуйста, вот место для тебя между мною и Робертом. Разреши, я тебя представлю. Кто еще не знаком с Каролин Киркегард?